Андрей Остальский - Синдром Л

— Нет, — сказал тихо-тихо, но ясно. И еще раз, уже чуть громче: — Нет!

Тут появилась Нинка с полным комплектом перевязочных средств. Саша еле успел спрятать записку в карман. Я показала ему за Нинкиной спиной: уничтожь!

— О чем вы тут говорили? — спросила она подозрительно. То ли все же услышала что-то, то ли просто исходила из того, что мы непременно должны были вступить в беседу в ее отсутствие.

— Да вот, — сказала я. — спрашиваю Александра, не хочет ли он чего-нибудь покрепче чая. А то у меня и виски японский есть.

— Да ты что! — набросилась на меня Нинка. — Он не пьет. Совсем. Ему нельзя категорически!

Я стушевалась, стала изображать раскаяние. Хотя откуда мне было знать? Все мои знакомые хлещут как лошади. А уж виски-то и днем с огнем не найти. Раритет!

Потом еще долго и мучительно это все тянулось. Нинка болтала, болтала, задавала нам вопросы, сама тут же на них отвечала, не давая рта раскрыть. Но нам обоим не было никакой охоты разговаривать. А она даже не замечала, какие мы оба тихие и пришибленные, не видела, какие вороватые взгляды мы друг на друга кидаем. Она-то сама на возлюбленного глазела самым неприличным образом. Наконец вроде стала уставать. Сдулась вдруг, как проколотый воздушный шарик. Заметила все-таки что-то наконец.

Говорит:

— Что-то вы странные оба… Ты, Саша, бледный какой-то. Тебе надо выспаться. После той ночевки, что мы имели.

И засмеялась ненатуральным смехом. Это она для меня, подумала я вяло. Ну молодец, молодец, что и говорить. И парень твой молодец — всю ночь любовью заниматься — это нечто, особенно в его возрасте.

Тут Нина начала прощаться.

— Ну, спасибо за чаек и за угощение, подруга, но пора гостям и честь знать.

— Посидите еще, — предложила я. А Саша вдруг зашевелился на своем стуле, то ли уходить приготовился, то ли, наоборот, возразить собирался.

Но Нинка решительно отрезала:

— Нет, спасибо… отец твой небось с работы вот-вот придет, что мы под ногами болтаться будем? Да и у нас дела еще срочные… Правда, Саша?

Сверкнула глазами как-то по-особенному, давая понять, что именно это будут за дела… Сама себе противоречит: то ему выспаться надо, то опять призывает трахаться.

И, не дождавшись от него ответа, подвела окончательный итог:

— Мы пошли. Только сбегаю кое-куда на дорожку.

И упорхнула в сторону туалета.

А я уж думала, она нас один на один больше не оставит.

Я быстро пересела на Нинкино место, рядом с ее возлюбленным. Спросила вполголоса:

— Как тебя зовут?

Он смотрел на меня, улыбался и молчал. Потом вымолвил наконец:

— А тебя?

Идиотская манера — отвечать вопросом на вопрос.

Она села на Ниночкин стул, совсем рядом со мной. Спросила еле слышно:

— Как тебя зовут?

Я сидел и тупо улыбался. Пауза затягивалась.

— А тебя? — сказал я.

Она поморщилась. И еле успела вскочить со стула и отодвинуться от меня подальше, как вернулась Ниночка.

— Пошли, Саша, поднимайся, спасибо этому дому, пойдем к другому!

Я сидел и молчал, чувствуя себя одновременно и подлецом, и кретином.

— Ну, правда, Саша, что ты? Вставай!

Надо было все-таки что-то сказать наконец.

Ситуация была просто совершенно невозможная. Ниночка стояла передо мной и смотрела с недоумением. Мне было ее невыносимо жаль. Ведь такая славная девчонка, в самом деле. Но сделать я ничего не мог.

И не придумал ничего лучше, как сказать:

— Ты знаешь, Нина, я, наверно, посижу еще немного.

— Ты хочешь, чтобы мы еще остались здесь? Но скоро придет Сашин отец, не думаю, что он…

Она вдруг остановилась на середине фразы. Задумалась.

— Погоди, я не поняла… ты что, хочешь сказать, что…

Повисла пауза. Я молчал и смотрел в пол. И думал: «Ну и гад же я».

Подняв глаза, я обнаружил, что Ниночка покраснела. Люди часто от сильных эмоций либо краснеют, либо, наоборот, бледнеют. Говорят, что краснеют хорошие люди, а бледнеют… Но это все ненаучно. Настоящий, профессиональный разведчик не краснеет никогда. И почти не бледнеет. Ну разве что чуть-чуть.

— Ты… правильно ли я понимаю… что ты… хотел бы остаться здесь… без меня?

Я опять смолчал. И опять отвернулся. Не мог смотреть Ниночке в глаза.

Это было, наверно, самое тяжелое молчание в моей жизни. Свинцовое.

— А ты, — Нина повернулась к подруге, ее голос вдруг стал хриплым. — Ты, Саша, что молчишь? Я понимаю, вежливость и прочее. Но… скажи ты ему!

Хозяйка квартиры молчала и смотрела в сторону.

— Я… я не могу поверить… что ты…

Потом Ниночка взяла себя в руки.

И заговорила совершенно другим, чужим, вульгарным голосом. Торговки какой-нибудь:

— Я все-таки должна получить ответ. Скажи, подруга, ты хочешь, чтобы он остался у тебя? А мне — скатертью дорожка?

Саша пожала плечами.

— Я тебя не гоню. Хочешь, оставайся тоже.

— Что значит — тоже! Какое, к черту, тоже! Это мой парень, понимаешь ты или нет? Я его привела сюда и теперь хочу увести!

— Он же не ребенок, — сказала Саша. — Что хочет, то и делает.

Нина протянула руку, словно собиралась схватить меня за шиворот и тащить вон насильно.

Какая нелепость.

— Я остаюсь, — быстро сказал я. И отодвинулся.

Нина сжала кулаки. На секунду мне показалось, что она сейчас бросится драться. Со мной. Или с подругой. А та сидела и смотрела в стенку.

— Ладно, — снова зашипела Нина. — Ладно. Зачем я только это сделала? Зачем сюда пришла? Ведь знала же, знала… Ну погоди, Сашенька. Отольются еще кошке мышкины слезы. А ты, Санёк, думаешь, ты ей нужен хоть сколько-нибудь? Да у нее таких, как ты… Поплачешь еще, поплачешь…

— Понимаешь, Нина, — сказала Саша. — Дело в том, что мы с твоим кавалером…

Но Нина не стала дослушивать. Кричала в ярости что-то неразборчивое. Кажется, называла подругу стервой, сукой и тварью. А потом и мат пошел в ход.

Я встал и ушел в туалет. Тем более что мне и действительно пора было нанести туда визит. Чаю же напился.

Когда я вернулся, Нины уже не было.

Саша сидела у стола и разглядывала повязку на своей руке.

— Вот видишь, — сказала она. — Мы теперь сравнялись.

Я не понял, что она имеет в виду, но почему-то промолчал. Не время сейчас приставать с расспросами, все потом как-нибудь разъяснится.

— Как скверно с Ниной получилось, — сказал я.

— Скверно? Так не поздно исправить. Беги — догонишь еще.

— Не притворяйся хуже, чем ты есть, — сказал я. — У тебя самой кошки на душе скребут, я же вижу…

Она кивнула головой:

— Скребут.

— Жалко ее, вообще-то она чудесная. Замечательная девчонка. Но просто вот так ей не повезло. В переплет попала.

Помолчали.

Она сидела напротив и рассматривала меня в упор, от чего мне делалось не по себе.

Наконец спросила:

— Ты не ответил на мой вопрос. Тебя же не Саша зовут?