Лен Дейтон - Секретное досье

Задумчиво повесил трубку и снова начал поливать омара.

Я выпустил облако дыма. Сойка посмотрел на меня, но промолчал. Я решил, что инициатива в этом разговоре перешла ко мне.

— Не пора ли побеседовать об этой психиатрической фабрике в Вуд-Грине? — спросил я.

— Психиатрической? — переспросил Сойка.

— Акционерное общество «Промывка мозгов», место, откуда я вырвался. Разве мы не к этому ведем?

— Вы считаете, что я имею к нему какое-то отношение? — Его лицо приняло скорбное выражение, как в День поминовения.

Раздался стук в дверь, и Морис принес Сойке листочек бумаги. Я попытался прочесть, но это было невозможно. Там было примерно пятьдесят отпечатанных слов. Морис вышел. Затем я проследовал за Сойкой в большую гостиную. Рядом с радиоприемником и телевизором стояло небольшое устройство, похожее на каретку пишущей машинки. Это был уничтожитель бумаги. Сойка заправил листок и нажал на кнопку. Листок исчез. Сойка сел.

— С вами плохо обращались в Вуд-Грине? — спросил он.

— Мне уже начало нравиться, — ответил я, — но просто было не по карману.

— Вы считаете это ужасным. — Это не был ни вопрос, ни утверждение.

— Я об этом не думаю. Мне платят за столкновение с вещами всякого рода. Полагаю, что некоторые из них ужасны.

— В Средние века, — продолжал Сойка, будто не слыша моих слов, — считали, что самая ужасная вещь — арбалет.

— Дело было не в оружии как таковом, а в том, что оно угрожало их системе.

— Совершенно верно, — согласился Сойка. — Поэтому пусть себе используют это ужасное оружие, но только против мусульман. Так?

— Да, так, — подтвердил я, теперь пользуясь его репликами.

— То, что можно назвать политикой ограниченной войны против подрывных элементов, — сказал мне Сойка. — Да, а теперь у нас есть другое ужасное оружие, более ужасное, чем ядерные взрывы, более ужасное, чем нервно-паралитический газ, более ужасное, чем бомба из антивещества. Но это ужасное оружие никому не причинит вреда, неужели это так ужасно?

— Оружие не ужасно, — ответил я. — Самолеты, набитые пассажирами, летящими в Париж, бомбы с инсектицидами, цирковые пушки с человеком внутри — это не ужасно. Но ваза с розами в руках злоумышленника — смертельное оружие.

— Мой мальчик, — проговорил Сойка, — если бы промывка мозгов появилась в мире до суда над Жанной д’Арк, она дожила бы до счастливой старости.

— Да, и Франция до сих пор была бы наводнена наемными солдатами.

— Думаю, вам это понравилось бы. Вы английский патриот.

Я молчал. Сойка подался ко мне из большого черного кожаного кресла.

— Вы же не верите всерьез в то, что коммунистические страны падут, а эта странная капиталистическая система будет гордо шествовать дальше. — Он похлопал меня по колену. — Мы оба разумные, непредвзято судящие люди, обладающие, полагаю, широким политическим опытом. Никто из нас не станет отрицать комфорта всего этого, — он погладил дорогую кожу, — но что способен предложить капитализм? Его колонии, которые некогда были курицей, снесшей золотое яйцо, ныне исчезают. Курица узнала, куда можно яйцо продать. В некоторых местах, где реакционные правительства подавили социалистическое движение, что ж, в тех местах правительства держатся просто-напросто на фашистской силе, оплачиваемой западным золотом.

За голосом Сойки я слышал очень тихо работающее радио. Как раз сейчас какой-то английский джазовый певец издавал, захлебываясь от восторга, совершенно идиотские звуки. Сойка заметил, что я слушаю, и изменил направление своей атаки. А что сами капиталистические страны? Как быть с ними, сотрясаемыми забастовками, с их ментальным нездоровьем, предвзятым пренебрежением к своим собратьям? Они стоят на грани анархии, их полиция продажна и не способна справиться со слоняющимися бандами обожравшихся трусов, которые ищут выхода садизму, характерному для капитализма и в любом случае представляющему собой разрешенный эгоизм. Кому платят большое вознаграждение? Музыкантам, авиаторам, поэтам, математикам? Нет! Вырождающимся молодым людям, обретающим славу не благодаря пониманию музыки или певческому таланту. Сойка хорошо рассчитал свою речь, либо ему повезло, потому что он переключил радио на программу «Внутреннее вещание» как раз к выпуску новостей. Он продолжал говорить, но я не слушал его. Я слышал только объявление, сообщавшее: «Полиция хотела бы побеседовать с человеком, которого видели рядом с местом преступления». Затем последовало довольно точное описание моей внешности.

— Оставим все это, — сказал я Сойке. — Кто убил Чарли Кавендиша?

Сойка поднялся из кресла и подошел к окну. Поманил меня, и я тоже подошел к окну. На другой стороне улицы стояли два такси. В конце ее запарковался одноэтажный автобус. Сойка включил FM-радиоприемник и настроился на полицейскую частоту. Полицейские рядом с музеем Альберта координировали свои действия.

— Мы все это сделали, — сказал Сойка. — Вы, я и они.

Один из трех мужчин на другой стороне улицы наклонился к такси, и мы услышали его голос:

— Сейчас я иду туда… обратите особое внимание на черный ход и крыши. Уличные патрули! Задерживайте всех до дальнейшего распоряжения.

Это был голос Росса. Трое мужчин пересекли дорогу.

Сойка повернулся ко мне.

— Недалек тот день, когда промывка мозгов станет признанным методом борьбы с антисоциальными элементами. Преступникам можно промыть мозги. Я доказал это. Я обработал почти триста человек: грандиознейший шаг вперед в этом веке. — Он снял трубку. — Морис, к нам посетители. — Сойка широко, спокойно улыбнулся мне. — Проводите их наверх, но скажите, что я уже арестован.

И я вспомнил, что еще пишут про garrulus glandarius rufitergum — бдительная, не знающая устали, легковозбудимая, шумная, создает пару на всю жизнь, общительна весной, но держится обособленно во все другое время.

Морис ввел в комнату Росса и двух полицейских, и все пожали друг другу руки. Прежде я никогда не радовался встрече с Россом. Они все предусмотрели, и патрули на улице оставались на своих местах еще в течение часа. Росс держался с Сойкой весьма холодно. Его обыскали и увезли в Каршелтон, в дом, которым отдел Росса владел для неизвестных целей. Когда Сойка вошел попрощаться, я заметил, что он переоделся в очень дорогой серо-зеленый мохеровый костюм. Меня немного удивило, что у него на лацкане значок ядерного разоружения. Увидев, что я смотрю на него, Сойка, не говоря ни слова, сунул значок мне в руку. Сойка знал, куда направляется, поэтому мог бы отдать мне телевизор.

Когда вся эта суета улеглась, Росс сказал, несколько покровительственно, как подумалось мне:

— А теперь, полагаю, у вас есть нечто, что больше не может ждать.