Роберт Ладлэм - Предательство Тристана

– Очень заманчивое предложение, – откликнулся Меткалф. Он проследовал за Светланой в гостиную и с изумлением увидел в дальнем углу рождественское дерево, увешанное самодельными украшениями и фруктами. – Рождественское дерево? – произнес он. – Разве это не противозаконно в этом безбожном раю? Разве Сталин не запретил праздновать Рождество?

Светлана, улыбнувшись, пожала плечами.

– Это не рождественское дерево, а елка . Просто мы надели на верхушку красную звезду, и она перестала быть рождественским деревом. Так или иначе, а все равно украшать дерево – это языческий обычай. Христиане просто переняли его у них. И у нас нет Санта-Клауса, у нас Дед Мороз .

– А это что такое? – спросил Меткалф, указывая на удлиненную полированную коробку из березового капа, стоявшую на краю стола. Изнутри она была обита зеленым сукном; в углублениях лежали два богато и искусно изукрашенных парных дуэльных пистолета. Ложи были сделаны из ореха и украшены резными листьями аканта, рукояти тоже были узорными, а на восьмигранных витых стволах были выгравированы языки пламени. – Им, наверно, лет сто.

– Больше. Это главная драгоценность моего отца – дуэльные пистолеты, которые, по преданию, принадлежали Пушкину.

– Потрясающе.

– Ты знаешь, наши вожди талдычат нам, что создают нового советского человека, что мы все уже новые, смывшие с себя груз истории, груз дурных старых традиций и извращение наследственности. Но все они здесь – семейные корни. И все еще служат якорями нашим душам. Всякие мелочи, которые передаются из поколения в поколение. Они дают нам ощущение того, чем мы являемся, эти мелочи… есть какое-то английское слово, такое красивое слово… Поэтичное слово. Оно звучит так, будто соткано из дыхания, из самого воздуха…

Меткалф рассмеялся.

– Heirloom? [90]

– Да, именно это слово.

– Если в нем и есть поэзия, то только та, которую в него вложила ты.

– Heirloom, – медленно повторила Светлана, осторожно выговаривая звуки, будто имела дело с хрупкой безделушкой. – У моего отца много этих… heirlooms, его собственная тайная сокровищница, которой он очень гордится. Мелкие сокровища, которые он хранит не из-за их ценности, а единственно из-за того, что целая череда наследников позаботилась о том, чтобы они дошли до него. Как эта палехская музыкальная шкатулка. – Она указала на черную лакированную коробку с многоцветной огненной птицей – в России таких называют жар-птицами, – нарисованной на крышке. – Или эта икона Преображения четырнадцатого века. – Икона оказалась расписной деревянной пластинкой площадью четыре на пять дюймов, на которой был изображен Иисус в пылающих одеждах, в присутствии двух учеников превращающийся в сияющий призрачный образ.

– А когда-нибудь все это станет твоим.

Она вскинула на Стивена печальный взгляд.

– По-настоящему ценное никогда не бывает полностью твоим. Все эти вещи принадлежат тебе лишь на время твоей жизни.

– Лана, я никогда не видел ничего из твоих вещей. Наверняка твои многочисленные поклонники дарят тебе множество всякой всячины. Где ты все это держишь?

– А вот для этого и существуют бабушки. Причем такие бабушки, которые живут далеко отсюда. Бабушки из Яшкина.

– А где это – Яшкино?

– Маленькая деревенька в Кузнецком бассейне. Много часов на поезде отсюда. Они называют себя провинциалками, и это их гордость, а не самоуничижение.

– У русских это далеко не всегда можно различить. Но у тебя, по крайней мере, есть надежное место для хранения твоих будущих фамильных ценностей.

– Ты, похоже, вообразил себе пещеру Аладдина. В моей сокровищнице хранится один – один! – подарок от одного определенного поклонника. И все равно моя сокровищница не имеет себе равных по ценности.

– Ну вот, опять. Лана, объясни мне, пожалуйста, что это: гордость или самоуничижение?

– А это имеет значение?

– Можно подумать, что ты хочешь заставить меня ревновать.

– Ничего подобного. Подарок твоей любви для меня ценнее, чем все остальное. – Она привлекла его к себе. – Мой Стива, с нашей первой встречи… то, что ты даровал… это означает для меня намного больше, чем ты думаешь. Даже больше, чем ты можешь себе представить.

– Лана…

Его перебил резкий телефонный звонок. У Светланы вдруг сделалось растерянное выражение лица. Она дала телефону прозвонить несколько раз и лишь потом сняла трубку.

– Алло? Да, это Лана. – Светлана вдруг побледнела. Она слушала, лишь изредка вставляя односложные междометия. Прошло не более минуты, она поблагодарила звонившего и повесила трубку. – Это мой друг Илья, рабочий сцены, – пояснила она. Лана была заметно взволнована и даже, пожалуй, напугана. – У нас с ним есть нечто вроде кода для телефонных разговоров. Илья сказал, что Кундров, мой надзиратель, был сегодня в Большом театре и всех расспрашивал обо мне. И об американце, моем друге.

– Продолжай.

– Но там были и другие. Из НКВД. И все искали тебя. И называли тебя шпионом.

– Да, – стараясь не выдать нервного возбуждения, сказал Меткалф. – Все американцы – шпионы.

– Нет, на этот раз все было не так. У них был приказ разыскать тебя и если удастся, то и арестовать.

– Угрозы, – сказал Меткалф, пытаясь успокоить Светлану. – Пустые угрозы.

– Разве, Стива? А им известно об этом, обо всем этом? – Она взмахнула рукой, в которой держала бумаги, приготовленные для встречи с фон Шюсслером.

– Нет, они об этом не знают.

– Ты не станешь меня обманывать, Стива, да?

Он обнял ее, не в силах продолжать лгать.

– Мне нужно идти, – сказал он. – С минуты на минуту может вернуться твой отец.

– Тэд?

– Да.

– Вы узнали мой голос?

Последовала продолжительная пауза.

– Да, похоже, узнал. Адское проклятье! Парень, что происходит? – Тэд Бишоп говорил не обычным громким голосом с развязными интонациями, а тихо и напряженно. Меткалф звонил ему из телефона-автомата, находившегося за несколько кварталов от дома отца Светланы на Петровке. Конечно, служебные обязанности призывали британского журналиста за пределы гостиницы, но на деле он почти все время проводил в «Метрополе».

– Об этом позже, – невежливо прервал его Меткалф. – Мне нужна ваша помощь.

– И вы мне об этом говорите? Да ведь сюда сбежалась вся ХАМЛ.

– Мне нужно, чтобы вы захватили кое-что из моей комнаты. Вы ведь сможете это сделать, правда? Вы же знаете работников гостиницы уже несколько лет; кто-нибудь сможет впустить вас туда.

– Да, я знаю их несколько лет, но это не значит, что они меня очень любят. Сами понимаете: чем меньше знаешь, тем больше почитаешь, и все такое прочее. Но я попробую – вдруг получится.

– Я буду вам очень признателен. Если позволите, я позвоню вам через несколько часов, и мы условимся о месте встречи.