Роберт Ладлэм - Предательство Тристана

Как ни странно, присутствие жлобов из НКВД подействовало на Меткалфа скорее успокаивающе. Это говорило о том, что НКВД не подозревает именно его в чем-то незаконном, а, напротив, свидетельствовало, что тайная полиция воспринимает его как обычного иностранца, и ничего больше. Если бы они предполагали, что у него есть какие-то тайные интересы – догадывались о настоящей причине его приезда, то не топали бы так демонстративно за ним по пятам. У НКВД, несомненно, имелись и гораздо более толковые агенты. Нет, эти головорезы были обычными русскими псами-гуртовщиками, приставленными к нему, чтобы он никуда не сворачивал с предписанной ему дорожки. Это была обычная рутинная слежка, что немного смягчило волнение Меткалфа.

В то же время их наличие представляло для него существенную проблему. В определенное время он не только не возражал бы против наличия «хвоста», а, напротив, желал бы, чтобы он присутствовал – например, при посещения Министерства внешней торговли. Он хотел , чтобы НКВД видел, что он ведет свой бизнес, но этим утром он должен был оторваться от слежки, причем так, чтобы казалось, будто это произошло случайно. Если бы он оторвал «хвост» слишком умело, это неминуемо вызвало бы серьезную тревогу на Лубянке – страшном штабе НКВД. Они поняли бы, что он не только подозрительный субъект, как все иностранцы, не простой американский бизнесмен. Они смогли бы сообразить, что он агент разведки.

Этим утром ему следовало быть туристом и только. Туристом, вышедшим из гостиницы, чтобы обозреть достопримечательности русской столицы. Значит, и вести себя он должен соответственно: совершать только те поступки, которые полностью укладывались бы в этот поведенческий стереотип, что означало – никаких явно отвлекающих маневров, никаких резких изменений темпа и направления движения, но в то же самое время его действия не должны быть легко предсказуемы. Ему нельзя двигаться слишком целеустремленно, как будто он идет в какое-то определенное место на встречу с кем-то, вообще так, будто у него имелась какая-то цель. Нет-нет, он должен брести умеренным шагом, время от времени сворачивая и останавливаясь, чтобы посмотреть что-нибудь такое, что могло поразить воображение обычного туриста.

И при всем при том ему было необходимо каким-то образом оторваться от своих сопровождающих.

Пожилая леди продавала с тележки какой-то таинственный напиток. Надпись возвещала: « Лимонад »; этим словом русские обозначали любое газированное пойло. Длинная очередь русских – у всех на головах были меховые шапки с опущенными клапанами, торчавшими в стороны, словно ослиные уши, – ждала с бычьим терпением возможности заплатить несколько копеек, чтобы выпить смесь газированной воды и красного сиропа из одного общего стакана. Меткалф остановился, удивлялся зрелищу и разглядывал очередь, а сам в это время проверял положение своих топтунов. Оба оказались на месте; один двигался со свинцовой однообразностью в нескольких сотнях футов позади него. Другой оказался на противоположной стороне улицы и делал вид, что говорит по телефону-автомату.

Они следили за ним, сохраняя одну и ту же дистанцию, что позволяло ему знать – они идут за ним. Подойти ближе было бы неприлично, а отстать сильнее – непрактично.

Меткалф шел дальше по широкому проспекту, не торопясь, с видом туриста, согласного смириться с капризами чужого города. Свистел, а временами даже завывал резкий ветер, швыряя в лица прохожим хлопья снега и кристаллы льда. Его ботинки – полированные кожаные ботинки богатого американца, а вовсе не войлочные валенки, – тонули в снежных заносах. Вдруг его окликнул однорукий старик – продавец газет, на прилавке которого красовались «Труд», «Известия» и «Правда». Он махал Меткалфу единственной рукой, в которой держал несколько экземпляров маленького красного буклета.

– Полтину за песенник! – отчаянно взывал беззубый старик. – Все наши самые лучшие советские песни! «Сталин, наш великий отец, наше солнце, наш советский трактор», – запел он высоким надтреснутым голосом.

Меткалф улыбнулся газетчику, покачал головой и вдруг остановился. Его осенило. Подходил трамвай линии « Букашка », известной также, как «большая кругосветка»; она обходила все Бульварное кольцо. Он боковым зрением видел его приближение. Один филер, находившийся на противоположной стороне улицы, внимательно изучал витрину магазина «Обувь», хотя на самом деле, несомненно, наблюдал за отражением Меткалфа в зеркальном стекле. Второй шел по той же стороне улицы, что и Меткалф, соблюдая все ту же дистанцию. Через мгновение он должен был бы поравняться со старухой, продававшей лимонад, и, если бы Меткалфу удалось правильно рассчитать время, обзор у филера оказался бы на несколько секунд перекрытым. Он подошел к беззубому старику-газетчику и вынул из кармана бумажник. Наблюдатель на другой стороне улицы мог видеть, что Меткалф остановился, чтобы купить песенник, это заняло бы у него не меньше тридцати секунд, поскольку старик, без сомнения, попытался бы продать еще кое-что из своего ассортимента. Таким образом, даже за те несколько секунд, когда обзор будет перекрыт, человек из НКВД вряд ли сможет подумать, что что-то идет не так, как надо.

Меткалф вручил старику рубль.

– Ах, вот спасибо, барин, – произнес газетчик тем вежливым, почти униженным языком, которым крестьяне в старину обращались к помещикам. Русский положил буклеты на газетный прилавок, чтобы взять рубль, но Меткалф не задержался, чтобы взять песенник. Вместо этого он шагнул мимо старика к краю тротуара и прыгнул на подножку движущегося трамвая. Наступив правой ногой на стальную подножку, он правой рукой схватился за поручень, подтянулся и оказался на площадке. К счастью, трамвай двигался довольно медленно, так что Меткалф не рисковал получить травму. Из вагона донеслось несколько испуганных женских криков.

Быстро повернув голову, он удостоверился в том, что его посадка в трамвай осталась не замеченной наблюдателями. Трамвай, гремя, покатился дальше, и Меткалф увидел, что один из филеров, тот, который глядел в витрину обувного магазина, не двинулся с места. Он ничего не заметил. Второй обходил длинную очередь любителей лимонада, и по его безмятежному виду можно было безошибочно понять, что он также не почувствовал ничего необычного. По мнению энкавэдэшника, его американский подопечный должен был все еще торговаться с одноруким газетчиком. Кроме газетчика, никто не видел, как он прыгнул в трамвай, но к тому времени, как кто-то из агентов задаст вопрос старику, Меткалф успеет далеко уехать.

Меткалф протиснулся в переполненный трамвай, к кондукторше, которая взяла у него горсть медяков и высыпала в висевшую на груди кожаную сумку. Все деревянные сиденья были заняты – по большей части, как он заметил, мужчинами, – тогда как женщины всех возрастов стояли.