Николай Подраный - Волчья радуга. Бег на выживание

Еще пару дней, и они могут начать работать и в Брауншвейге, вычислив, что именно здесь она вышла в очередной раз из поезда. Конечно, у них нет уверенности в том, что спустя десять минут она, пройдясь по вокзалу, снова не села на любой поезд и не поехала дальше. Это шанс, но все же. Наверняка, проверят и опросят всех, кого возможно, в районе вокзала, не видел ли кто интересующую их особу. «Ох, я отлично знаю, как это делается. Поэтому и тороплюсь, и волнуюсь», – так, размышляя над сложившейся ситуацией, Зигфрид дошел до места встречи – полуразрушенного мануфактурного склада.

Убедившись, что за ним никто не наблюдает, Зигфрид, изображая на всякий случай человека, которому приспичило помочиться, демонстративно отбросил в стороны полы пальто, сунул обе руки к причинному месту и, характерно часто переступая ногами, поспешно скрылся в ближайшем чернеющем проломе. Минуту постояв, прислушиваясь, не слышны ли чьи-либо шаги в переулке, Зигфрид на всякий случай сделал то, по поводу чего устроил игру одного актера, и только после этого пошел вглубь здания.

Не успел он сделать и десяти шагов, как его остановил тихий, чуть насмешливый голос Гельмута:

– Бежать сюда с площади три квартала, чтобы помочиться?

– Здравствуй, – не называя по имени товарища, тихо сказал Зигфрид и, увлекая его в сторону от пролома, спросил: – «Гравер» еще здесь?

– Здесь, а где ему быть, – ответил Гельмут и добавил: – Свой вояж он запланировал на февраль.

– Слава богу. Ничего не спрашивай и не уточняй. Сейчас возвращаешься к себе, берешь все необходимое, в том числе, и запас женских париков, и ко мне.

– Что случилось, что за спешка, и почему ты не можешь направить женщину ко мне?

– Не могу, любой выход ее на улицу может плохо кончиться. Ну а ты, если ко мне придешь, это никого не удивит: ты, хоть и редко, но все же бывал у меня. Она же человек здесь чужой, ей нельзя появляться на улице.

– Ну, раз такая срочность, нужно было не вешать объявление, а самому ко мне зайти.

– Лишний раз светиться ни к чему, тем более, я тогда не был уверен во многом, а дать сигнал тебе нужно было.

– Да, предупреди «гравера», что есть срочная работа.

– Ты меня недооцениваешь, я, как только увидел объявление, тут же дал ему знать, он наверняка уже готов к работе, только, конечно, удивлен, как и я, ведь мы прекратили работу. Опасно.

– Все, расходимся. Жду тебя к 21.30, заходи через тыльные двери. Старайся не светиться.

– Ладно, не учи, – ответил фотограф и исчез в темноте лабиринтов полуразрушенных стен, словно привидение от крестного знамения.

Как только Гельмут ушел, Зигфрид, не прячась, вышел в тот же переулок, из которого свернул в здание, опять же на всякий случай, имитируя, что поправляет ремень брюк. В переулке никого не было. Через пятнадцать минут Зигфрид, открыв дверь, вошел в мастерскую.

Ровно в 21.30 прибыл Гельмут с небольшим чемоданом. Спустя пятнадцать минут небольшая комната была превращена в фотостудию. Единственное, что отличалось от обычного оборудования фотосалона, это то, что вместо деревянной треноги для фотоаппарата был приспособлен стол и стопка разной толщины книг.

Спустя полчаса фотографирование Моники было закончено. Девушку сфотографировали как с ее родными белокурыми волосами, так и в черном парике. Это было сделано для того, чтобы изготовить два комплекта документов.

Гельмут за все время работы молчал, как немой, и только когда уходил, предупредил Зигфрида, чтобы тот не спал и ждал его около полуночи.

– Я фотографии отнесу, но мало ли что… Раз такая спешка, то не исключено, что могут возникнуть трудности. О деньгах я ничего не говорю, вижу, что это личное.

– Да Гельмут, ты проницателен как всегда, но если «гравер» захочет, я заплачу.

И еще одно, желательно сделать американский паспорт с ее настоящей фотографией, а не в парике. В крайнем случае, французский паспорт или швейцарский.

– Зигфрид, я не знаю, какие у «гравера» есть бланки, не исключено, что у него только швейцарские бланки паспортов, мы ведь, в основном, работали с ними или с австрийскими.

– Подожди, Гельмут. Скажи «граверу», что пусть постарается и придумает что-нибудь, я в долгу не останусь.

– Ну, все, я пошел, жди около полуночи.

Ни Зигфрид, ни Моника не спали. Моника, укрывшись одеялом, просто лежала, переживая вновь и вновь события последних двух дней, а Зигфрид, не включая свет в комнатах, периодически подходил то к одному, то к другому окну, наблюдал за улицей. Слава богу, ничего подозрительного.

Ровно в полночь Зигфрид, сунув в карман брюк револьвер и взяв стул, направился к задней двери дома. Комфортно усевшись почти рядом с дверью на удобный мягкий стул, с удовольствием закурил, напряженно прислушиваясь к любому звуку за дверью, будь-то шорох или скрип веток деревьев от порывов ветра.

Тихий условный стук в дверь заставил вздрогнуть Зигфрида от неожиданности происшедшего.

Прислушался – стук повторился. Сомнений нет, это Гельмут. Тихо щелкнул ключ, и дверь бесшумно открылась. Не говоря ни слова, Гельмут, как тень, скользнул в дверной проем.

– Ты что, по воздуху летаешь, – закрыв дверь, спросил Зигфрид товарища, и тут же добавил: – Как ни прислушивался, не слышал твоих шагов.

Вместо ответа на вопрос Зигфрида Гельмут попросил горячего кофе.

– Продрог, бродяга, ну, пойдем на кухню, там и поговорим. Давай пальто.

– Зигфрид, все идет как нужно. Подробности сейчас расскажу, но, естественно, не при девушке.

– Ну, разумеется. Я сейчас только скажу ей, что ты пришел, и что все в порядке, а то бедняга тоже волнуется и трясется вся.

Пока заваривался крепкий кофе, Гельмут, сев за стол и устало откинувшись на спинку стула, доложил Зигфриду результаты работы.

– Начну с самого начала…

– Гельмут, но только не с того момента, как ты увидел сигнал на афишной тумбе. Я тебя умоляю.

– Вечно ты меня перебиваешь, – сердито буркнул Гельмут.

– Ну ладно, ладно, прости, я слушаю. Зигфрид знал, что привычка Гельмута подробно и по порядку все излагать была неискоренима, в чем он успел убедиться неоднократно за все время их знакомства.

Видя, что Гельмут обиделся и готов отчитать его за нежелание слушать, опять же, как это было всегда, Зигфрид не дал ему начать нотацию. Еще раз извинился и добавил, как ему казалось, весомый аргумент:

– Случай особый. Дело срочное, и времени нет. Я прошу, Гельмут, не тяни.

– Ладно, черт с тобой. Налей сперва кофе, а то я бегаю, мерзну, а ты и слова не даешь мне сказать.

«Нет, его не перевоспитаешь, – сделал про себя заключение Зигфрид, – все равно отчитал. Ну да ладно, это он не по злобе, а по привычке. Сам дурак, не нужно было останавливать, уже бы дошли до главного, а так сидит, бурчит».