Чарльз Вильямсон - Любовь и шпионаж

…Наконец, настал и этот страшный момент.

До сих пор кровь стынет в моих жилах, когда вспоминаю, как я висела над бездной, прижимаясь к отвесной стене и цепляясь за малейшие ее шероховатости, за каждый обломок выпадающего кирпича, – а в голове билась единственная мысль: как бы нога не соскользнула с ненадежного узенького карниза!..

Холодный ветер свистел в моих ушах, раздувал одежду и пытался сбросить меня вниз. Я цеплялась так отчаянно, что сорвала себе ногти, кровь проступила на пальцах обеих рук…

И все-таки, все-таки я победила!

Надо ли говорить, с каким радостным чувством возвращалась я в отель! Казалось, все самое худшее осталось позади, и уже не хотелось вспоминать о тех жутких минутах, когда я, ежесекундно рискуя сорваться, карабкалась над пропастью. Душа моя ликовала, я была готова обнять весь мир: я поборола страх, выполнила опасное поручение Ивора и теперь летела к нему словно на крыльях, не чуя под собой ног.

Если даже мне не разрешат еще раз увидеться с ним, я обращусь к его адвокату, и тот передаст Ивору, что задание его выполнено.

Я уже не сомневалась, что теперь все пойдет гладко. Мне осталось лишь вручить найденный пакет Максине…

Было раннее-раннее утро. Огромный огненно-красный диск солнца медленно вставал над затуманенным горизонтом. В это прохладное апрельское утро на улицах было очень мало народу, лишь кое-где копошились в тумане людские фигуры.

Это был район бедноты, и найти здесь свободный кэб было едва ли возможно. Поэтому я решила пройти несколько кварталов пешком и остановилась на перекрестке, размышляя, какое направление мне лучше избрать. Обращаться к кому-либо за советом я боялась…

И в этот момент я почувствовала, что кто-то тронул меня за рукав.

Я оглянулась.

Это была сгорбленная старуха, одетая в бедное рубище. Из-под ее дырявой косынки во все стороны торчали космы неопрятных седых волос, а лицо с крючковатым носом напоминало сову.

– Мой дорогой юный мосье! – сказала она скрипучим голосом. – Пожалуйста, зайдите ко мне на одну минутку, помогите мне в моем горе. Я вас умоляю, не откажите!

– Я спешу по важному делу, – ответила я. – А что у вас случилось?

– Стряслась большая беда. Захворал мой единственный внук, кроме него у меня никого нет в целом свете.

– Что с ним? – машинально спросила я, совсем не думая о чужих бедах и отнюдь не собираясь идти куда-либо кроме намеченного мною пути.

– Его покалечили уличные хулиганы. Эти гамены [19]– сущие бандиты! Видите ли, я послала мальчишку к булочнику, а они напали на него целой оравой, избили и отобрали все деньги до последнего сантима. Сейчас он, мой малыш, лежит без движения, все равно как полено…

– Чем же я могу помочь? Я не доктор. Обратитесь к любому врачу.

– Мы люди бедные, а врачу надо много платить. Я совсем растерялась, у меня голова идет кругом, и никто не хочет мне помочь. Ради Бога, ради Бога, мосье, умоляю вас! Ну, что вам стоит зайти к нам на минутку, взглянуть на несчастного ребенка?

– Право, я не могу, – начала, было, я, но она перебила:

– Мосье, я обратилась к вам потому, что у вас такое доброе лицо! Когда я увидела вас, то сразу сказала себе: этот красивый молодой человек не откажет старой одинокой женщине в. такой ничтожной просьбе!

Говоря это, она продолжала держать мой рукав и, заметив, что я колеблюсь, усилила свои просьбы и стала одной рукой тереть глаза, еще больше сморщив изборожденное морщинами лицо.

– Уверяю вас, у меня совсем нет свободного времени, – нерешительно сказала я. – Если хотите, я дам вам денег на врача…

– О, благодарю вас, мосье, вы так великодушны! Но я еле хожу, боюсь оставить моего любимого внука одного… да и где найдешь врача в такой ранний час? Вы только взгляните на мальчишку, помогите мне сделать ему перевязку и посоветуйте, как с ним быть дальше. Ради всего святого, это займет у вас самую малость времени!

При этих словах она еще крепче уцепилась за рукав моего пиджака костлявыми скрюченными пальцами и потянула куда-то в сторону.

Мне страшно хотелось избавиться от нее, я была готова отдать ей все деньги, которые имела при себе, лишь бы она оставила меня в покое. Но она настойчиво тянула меня за собой.

И я пошла за ней – крайне неохотно, с единственным желанием поскорей отвязаться от нее. Всю дорогу старуха бормотала слова благодарности, восхваляя мою доброту и красоту, но не выпускала моего рукава, словно опасаясь, что я сбегу от нее.

Мы свернули в какой-то мрачный переулок. Наверное, это был самый грязный и омерзительный из всех переулков на «Дикой» улице. До сих пор – и в Америке, и в Англии – я жила в фешенебельных аристократических кварталах, где не встретишь нищих, бездомных, оборванных людей, где полисмены вежливы, а швейцары учтивы и предупредительны. А сейчас я попала в настоящую парижскую трущобу, о которой раньше только читала в романах Виктора Гюго, Луи Буссенара, Евгения Сю.

Поэтому я с боязливым любопытством осматривалась вокруг.

Весь район был населен беднотой – поденщиками, безработными мастеровыми, отщепенцами – босяками и бродягами. Со всех сторон на меня глядели вопиющая нищета и убожество; воздух был насыщен зловонным запахом помойки, в которой рылись неряшливые, оборванные старики и дети, копошась среди гниющих отбросов и истлевших лохмотьев, отгоняя голодных бездомных собак, также рвущихся к этой жалкой добыче.

Пройдя еще немного, старуха подвела меня к двери одной из лачуг и сказала отрывисто:

– Это здесь!

По скользким ступеням мы начали спускаться в какой-то полуподвал.

– Держитесь за стенку, мосье, – предупредила меня моя провожатая. – С непривычки здесь нехитро и башку сломить!

Но когда я прикоснулась к стене, сырой и липкой, меня охватила брезгливая дрожь…

Затем мы очутились в жалкой конуре с низким потолком и закопченными стенами. Всю ее обстановку составляли стол, два стула и старый-престарый диван, из которого торчала солома. В углу находилась печь, но она, как видно, давно не топилась, потому что в каморке было холодно и зябко. На столе стояла пустая глиняная кружка и лежал кусок засохшего хлеба, а на диване, прикрытый какими-то отребьями, лежал мальчик лет десяти.

Когда я подошла к нему, он зашевелился, высунул из-под тряпья голову и, как мне показалось, с удивлением и испугом посмотрел на меня.

Старуха, что-то ворча себе под нос, удалилась в соседнюю каморку, такую же маленькую и грязную, похожую на темную, сырую яму, и прикрыла за собой дверь.

– Ну, рассказывай, что с тобой? – с напускной бодростью спросила я мальчугана. – Твоя бабушка сказала, что тебя избили какие-то гамены.

– Она мне никакая не бабушка, – хрипловато, вполголоса ответил он, оглянувшись на дверь.