Леонид Дроздов - Закат над Квантуном

«”Приготуете” – так говорят малороссиянки», – утвердился в своей догадке Горский.

Фридрих тем временем потерялся и не нашел ничего лучшего, как ответить:

– Для вас, мадам, пожалуй, стоит попробовать.

– Как добьетесь успеха, дайте знать, – улыбнулась артистка и перевела взгляд на Гвоздевича.

– Почему вы такой хмурый, Жорж? – обратилась она к штабс-капитану.

«Это она еще не видела Гвоздевича раньше», – с сарказмом подумал Антон Федорович.

– Военные не склонны улыбаться, – пожал плечами Георгий Сильвестрович.

– Напротив, я знаю многих офицеров, которые веселы и жизнерадостны. Взять хотя бы вашего друга Демьяна ! – имя лейтенанта она произносила с каким-то сакральным придыханием, будто имя Государя. Горского это ужасно коробило, как задевало и то, что к нему она потеряла всякий интерес и манкировала его вопрос.

Гвоздевич снисходительно поглядел на этуаль, а потом на Унгебауэра. В его взгляде читалось: «какой же это военный?» Демьян Константинович это четко уловил и решил сыграть на опережение:

– Понимаете, дорогая Зизи, Жорж у нас боевой офицер. Несколько лет назад он подавлял Боксерское восстание. Война всегда откладывает на человеке свой отпечаток.

– Очень точно сказано, – поддержал друга Георгий Сильвестрович.

– Получается, что вы, Демьян , в боях не участвовали? – провокационно спросила мадам Ардан, изобразив некоторое разочарование.

– Это так, сударыня, – сконфуженно опустил голову лейтенант флота, но тотчас поднял. – Однако я не теряю надежды поучаствовать в настоящем сражении! Я докажу всем, и вам в первую очередь, что Демьян Унгебауэр – это самый смелый из моряков Тихоокеанской эскадры!

– Скоро у вас появится такая возможность, дорогой друг, – зловеще отозвался Гвоздевич. – Но поверьте, война это не то, что вы себе представляете. Это намного хуже.

– Не надо меня пугать, Жорж! Не на того напали! – обиженно выкрикнул лейтенант.

– Поверьте, господа, война – это не увеселительная прогулка за город. Это ремесло, не постигнув которое, вас, скорее всего, убьют, – трезво и удивительно проникновенно заговорил штабс-капитан. Унгеабуэр воспринял это за позёрство и распускание перьев перед красивой дамой, но Горский знал наверное, что это не так.

– Ты сомневаешься в моей выучке? Напомню тебе, что я лейтенант флота!

– Пассажирского флота, – уточнил Гвоздевич, чего можно было не делать.

– Да, но я действующий офицер! – вскипел Унгебауэр. – И в случае войны я буду незамедлительно мобилизован!

– Возможно, – спокойно согласился Георгий Сильвестрович. – Но вот тебе мой совет: если во время войны будет хоть малейшая законная возможность покинуть Квантун, уезжай. И вы тоже, господа, уезжайте. Напрасные жертвы ни к чему.

– Позволь, Жорж, но это уже оскорбление! – процедил сквозь зубы Унгебауэр. – Ты призываешь меня к малодушию, сомневаясь в моей храбрости и моей боевой пригодности!

– Да, Демьян, я действительно сомневаюсь в твоей боевой пригодности, при этом нисколько не сомневаясь в твоей храбрости. И лишь даю тебе совет, который ты вправе оставить без внимания.

– Придержи свои советы для глупых фендриков!

– Господа, прекратите сейчас же! – возмутилась Зизи. – Не люблю военные разговоры, но в данном случае вы, Жорж, неправы. Истинная отвага и боевое искусство проявляются только на войне. Я полагаю, что долг каждого мужчины защищать свою страну и служить своему императору.

– Вы заблуждаетесь, сударыня. Служить должны только те, у кого есть к этому призвание и необходимые навыки.

– Но как же Демьян раскроет свое призвание, если он не попадет на войну? – резонно заметила мадам Ардан. – Вы говорите о навыках, но как их можно получить в мирных условиях?

Гвоздевич раздраженно отвернулся.

– Господа, давайте выпьем! – предложил Ланфельд. – За мир и благополучие!

Хорошо, что Фридрих догадался разрядить обстановку, потому что беседа обещала плохо кончиться. Горский ждал, что теперь Зизи обратит внимание на него, но она вдруг сказала:

– С вами хорошо, господа, но я вынуждена вас покинуть.

– Ах, не покидайте нас! Прошу вас, побудьте с нами еще пару минут! – взмолился истерзанный стрелами купидона Демьян Константинович.

– Ну, хорошо… Я побуду с вами еще немного, если вы закажете шампанского – наша бутылка пуста, – попросила дама и была тотчас услышана: Унгебауэр немедленно позвал официанта.

– Хочу конфект, – прибавила этуаль. – Они здесь прелесть как хороши.

– Это вы, Зизи, прелесть как хороши! – расплылся в улыбке лейтенант. – Официант, коробку конфет!

«Ох и много же он заплатит! – сосчитал в уме Горский, – Эта дама не так проста, как кажется».

К шампанскому этуаль едва притронулась, конфет съела всего две. Но кто, кроме Горского, будет обращать внимания на такие мелочи? Демьян Константинович волен делать то, что считает нужным.

Настал неизбежный момент расставания. Унгебауэр едва не пустил слезу, воспользовавшись последним мгновением сполна: добрые полминуты целовал Зизи руку. Будто птица, мадам Ардан упорхнула в дальний угол залы и присела к очередному столу-кормушке, где ее заждались. И всё повторялось по кругу.

Гробовая тишина воцарилась в компании лейтенанта флота. Выход на сцену очередных девиц в неглиже настроение господ не улучшил. Демьян Константинович попросил счет, а когда увидел итоговую сумму к оплате, чуть не упал в обморок.

Назад ехали также молча. На прощание Гвоздевич первым протянул Унгебауэру руку. Стало быть, помирились.

Ну и слава Богу.

3. Бал-маскарад

Ночью Антону Федоровичу приснился очень странный сон. Про Киев. Он откуда-то твердо знал, что это непременно Киев, но с трудом мог его идентифицировать. Судебный следователь стоял на какой-то гигантской площади, разрезанной большим проспектом. Позади него высилась высокая колонна, кажется, с ангелом, наподобие Александровской колонны на Дворцовой площади Санкт-Петербурга. Впереди него открывался простор, обрамленный полукругом серых мрачных зданий. Радиально расходившиеся узкие улицы что-то смутно напоминали. Слева блеснул купол Святой Софии.

«Неужели… это Думская площадь?» – пытался сообразить Горский, озираясь. Вокруг не было ни души, но отчего-то под ногами валялось много мусору. Антон Федорович явственно понимал, что площадь эта изменилась до неузнаваемости: пропали вывески со зданий, пропали сами здания, потому что вместо них стояли уродливые гипертрофированные эквиваленты, пропал чудесный скверик с фонтаном, возле которого так любили собираться обыватели, и пропало еще что-то. Он долго не мог понять, что̀ именно, но когда понял, мурашки побежали по его телу.