Чингиз Абдуллаев - Зло в имени твоем

– Но почему? – закричал Юэ.

– Не нужно звонить, – твердо сказал Дорваль, – ты представляешь, что они с ней сделают?

– А что они сделали с Эженом? Ты будешь объясняться с его женой? – закричал Юэ. – Кончай валять дурака. Отойди, дай мне позвонить.

– Нет, – твердо сказал Дорваль.

– Так, – неприятным голосом произнес Юэ, – что будем делать?

Марина села на стул. Кажется, ей было уже все равно. Она даже не смотрела на Дорваля.

Тот взглянул на часы.

– Мы можем опоздать.

– А что делать с ней?

– Она будет ждать нас здесь, – твердо сказал Дорваль.

– Она будет ждать у окна, – окончательно вышел из себя его напарник, – сидеть и ждать, как влюбленная принцесса своего принца.

Дорваль достал из кармана наручники. Взглянул в глаза Марины. Она посмотрела на него. Может, в душе каждой женщины есть немного от мазохистки, когда причиняемая мужчиной боль доставляет ей удовольствие. Об этом Марина никогда не думала, и сейчас это впервые пришло ей в голову. Дорваль, подойдя к ней, надел наручники на правую руку. Другой конец он защелкнул на батарее.

– Когда мы вернемся, я тебя отпущу, – пообещал он, не глядя ей в глаза.

И первым вышел из номера. За ним поспешил его напарник.

Она осталась одна. Попыталась дотянуться до телефона, но ничего не получалось. Отсюда просто невозможно было это сделать. Да и не нужно. Она ведь не могла звонить в полицию Чили. Марина замерла в ожидании.

Потом попыталась дотянуться до стола. Может, там есть какой-нибудь предмет, которым можно открыть наручники. Нет, рукой дотянуться невозможно. Может, попробовать ногой. Тоже не получается. Она вытянула ногу. Достала до ножки стола. Задела, наконец, столик, и он упал на пол. Господи, должно получиться. Она закусила губу, вытягивая руку. Браслет наручников больно врезался в кисть руки.

И в тот момент она услышала, как открывается дверь. Она замерла. Объяснение с чилийской полицией не входило в ее планы. Или это Франсуа Юэ все-таки сумел позвонить раньше Дорваля? Дверь медленно открылась, и она увидела туфли входящего.

Это был Ронкаль. Кажется, никогда она ему так не радовалась. Он, ни слова не говоря, подошел к ней, достал какие-то ключи, и через мгновение она была свободна. Она вскочила на ноги.

– Вы должны уезжать, – напомнил он, – ваш самолет через четыре часа. И спрячьте свои волосы, чтобы на вас не обратили внимания.

– Я помню.

Она поднялась на ноги, растирая затекшие руки. И тогда он спросил:

– Вы не знаете, куда они поехали?

– Уже поздно, – прошептала она.

– Нет, – сказал он, чудовищно усмехаясь, – не поздно. Я заминировал их автомобиль.

Она молчала. А он терпеливо ждал. Нужно было сказать либо «знаю», либо «не знаю». И она молчала.

– Господи, – прошептала Марина, – почему у меня такой страшный выбор?

Она вспомнила глаза Дорваля перед уходом. Или он чувствовал, что за ней придет Ронкаль? Она должна была сказать несколько слов – и не могла их сказать. Она обязана была рассказать – и не хотела этого делать. Она понимала, что потеряла Дорваля навсегда, но теперь ей предстояло самой убить его, самой отдать приказ о его смерти. И она медлила. Она чувствовала, как в ней нарастает то внутреннее сопротивление, которое было сломано при нем и которое теперь восстанавливалось по кирпичику. Неужели она решится на это? Неужели она собственноручно отдаст приказ о смерти единственного мужчины, который ей так нравился? Впрочем, она его все равно потеряла. И теперь он будет ласкать и обнимать других. И теперь он будет любить других. И теперь она больше никогда его не увидит.

Он смотрел на нее и ждал.

И вдруг она вспомнила слова Маркова: «Зло в самом имени твоем, женщина», – и, тряхнув своими длинными волосами, сказала:

– Они поехали за Маратом.

– Спасибо. – Кажется, он хотел уходить.

– Подождите, – схватила она его за руку, словно беспокоясь, что на этот раз он действительно уйдет, не дослушав ее до конца.

– Обещайте мне, – попросила она, – обещайте его не трогать.

Ронкаль холодно смотрел на нее. И, высвободив руку, вышел из номера.

И тогда она закричала. Она вдруг поняла, что наделала, и выбежала в коридор. Но там уже никого не было. И тогда она завыла, словно волчица, понимая вдруг, что только что отдала приказ о казни любимого человека, единственного настоящего мужчины на Земле. И, упав в коридоре на пол, она кусала ковролин, заранее проклиная Ронкаля. Словно он был олицетворением той чудовищной машины, пойти против которой она не смогла.

– Будь проклят, – говорила она сквозь слезы, – будь ты проклят. Будьте вы все прокляты.

Испуганная горничная нашла ее лежащей на полу. А еще через четыре часа Марина Чернышева, или Мария Частер, улетала из аэропорта Сантьяго. Никто даже не посмотрел в сторону этой похудевшей женщины с коротко остриженными темными волосами.

Вместо заключения – Что ты сделала со своими волосами? – спросил изумленный Чернов, встретив ее в аэропорту Буэнос-Айреса.

Она молча прошла мимо него к выходу. Поняв, что она не в настроении, полковник догнал ее уже при выходе из здания аэропорта. В машине она все время молчала. И лишь когда они приехали в отель, она наконец разжала губы.

– Как там, в Сантьяго?

– Все в порядке, – удивился Чернов, – мне звонил Ронкаль. Он прилетит завтра утром.

– Ему удалось?

– Да, конечно. Шидловский погиб. Взорвался в автомобиле.

Она молчала, не решаясь спрашивать дальше. Потом наконец выдавила:

– С ним был кто-нибудь?

– Кажется, два француза, – безжалостно разрезал ее сердце Чернов.

Она ушла в свой номер. Утром прилетел Ронкаль. Она вышла к завтраку, увидела его сидящим за столом. Как всегда, он молчал, а Чернов о чем-то говорил. Она подошла ближе. Ронкаль посмотрел на нее.

Она села за стол, стараясь не смотреть в его сторону. За завтраком говорил только Чернов. Когда они закончили, Марина поднялась, чтобы идти в номер, собирать свои вещи. Ронкаль удержал ее за руку.

– Я исполнил вашу просьбу. Он поднялся наверх, в отель, чтобы освободить вас. И в этот момент я взорвал автомобиль. Потом он спустился вниз.

– Что он делал?

– Он плакал. Кажется, он понял, почему мы его пощадили. И даже поехал в аэропорт, но не успел вас задержать. Вы были уже в самолете.

– Значит, вы убили еще нескольких человек. Вы чудовище, Ронкаль, – убежденно сказала она и, вырвав руку, ушла.

В самолете, летевшем в Европу, Чернов, видя ее состояние, спросил:

– Почему ты все-таки остригла волосы?

– Теперь я буду носить такую стрижку, – бросила она.

– Хорошо, – согласился Чернов.

И только через несколько часов, когда они уже пошли на посадку, он вдруг сказал:

– Мне все известно. Я понимаю твое состояние. Но ты должна быть готовой к подобному. Любому мужчине в нашем деле нелегко. А женщине – тем более. Каждая разведчица должна быть немного сукой. Понимаешь? Поэтому не принимай все близко к сердцу. Ты бы все равно его потеряла.