Чингиз Абдуллаев - Выбери себе смерть

– Ты не очень зарывайся, – произнес он. – Если это они виноваты в исчезновении Реваза, я город переверну, но им устрою такой праздник – долго помнить будут.

– Договорились. – Дронго вышел из кабинета, мягко закрыв дверь.

В гостиницу он возвращался пешком. Нужно было обдумать новую ситуацию. Ревазу зачем-то нужно было иметь алиби, в том числе и для своих родных. Может, он заранее предвидел ситуацию, о которой говорил Арчил. И может, этот молодой человек осознал, к каким роковым последствиям приведет конфликт между двумя преступными группами в городе.

Стояла удивительная весенняя погода. Все словно замерло в ожидании пробуждения солнца, которое постепенно, исподволь набирало сил для летнего наступления. Хотя лето в этом все-таки северном городе отличалось от привычного ему лета. Дронго любил солнце, когда жаркие лучи обжигают асфальт, делая его мягким и податливым. Выросший в южном городе, он не переносил даже малейшего холода, когда стрелка термометра опускалась ниже нуля. В эти дни в Москве стояла ясная сухая погода, в пределах того минимума, который бывает у него на родине весной. Именно поэтому он так любил ходить в весенние дни по Москве.

Город неузнаваемо изменился за последние годы. В центре возникли новые валютные супермаркеты, престижные магазины, автосалоны. В начале перестройки, правда, по всему центру города стояли старушки и старики, предлагавшие свой незамысловатый товар. Он еще помнил те дни, когда от Большого театра до Тверской люди стояли плотными рядами, предлагая товары – от колбасы до колготок, от хлеба до новых рукавичек. Среди стоявших были уже не только старики: в основном стояли молодые люди. Затем и они исчезли, когда новая власть, стесняясь столь откровенного бедственного положения своих сограждан, убрала эти очереди на стадионы.

Турецкие строители отреставрировали Петровский пассаж и ГУМ, после чего те стали центрами капитализма в Москве, вместив в себя самые дорогие и самые престижные западные шопы. На Арбате появился пионер капитализма – Ирландский дом, зато исчезли памятники Дзержинскому, Свердлову, Калинину. Советские люди с удивлением узнали, что все они были палачами и прислужниками тиранов, а воспевавшие их фильмы и книги делались услужливыми лакеями партократической машины. За несколько лет Москва стремительно догоняла многие города мира и наконец перегнала их, став одной из самых дорогих столиц постиндустриального мира. Самые дорогие автомобили продавались в считанные дни. При этом покупатели платили наличными. Роскошные норковые манто и шубы были нарасхват, новая буржуазия стремилась наверстать упущенное за годы советской власти. Отели предлагали свои номера за триста-четыреста долларов в сутки, умудряясь побить рекорды даже нью-йоркских и токийских гостиниц. Стремительно росли новые офисы, как грибы множились новые компании и банки. И как мыльные пузыри лопались, обворовывая своих доверчивых клиентов. Даже на Клондайке или в Сан-Франциско в годы «золотых лихорадок» не было такого бесстыдного вызова всем неимущим, такого откровенного кутежа и разврата. Не было такого наглого показа своего могущества и своих денег. Коррумпированность достигла своего предела, когда можно было купить практически все: от президента и премьера до любого клерка, любого милиционера на улице. Лучшие автомобильные компании мира продавали в Москве самые дорогие марки своих машин. И на фоне этого тысячи людей думали по утрам, как заработать на хлеб, многие, презрев стыд, выходили нищенствовать, поголовная проституция стала обычным явлением, а валютная проституция – символом мечты школьниц города. По вечерам уже нельзя было выйти в город: рэкетиры и грабители, вымогатели и бандиты устраивали свои разборки и шабаши прямо на центральных улицах. Такого контраста, такого предела человеческого падения не знал ни один город.

Это была Москва середины девяностых. Это была столица некогда великой империи, погрязшая в пороках и преступлениях. Это был город, в котором человек только существовал – жить в нем уже не было никакой возможности.

Вернувшись в номер гостиницы, Дронго еще в коридоре услышал телефонный звонок. Он быстро открыл дверь, бросаясь к телефону.

– Это Арчил, – услышал он характерный голос. – Коновалова из страны никуда не выезжала.

Уже когда почти все сотрудники следственного управления покинули свои кабинеты, Колчин еще сидел, пытаясь что-либо сообразить. В который раз перечитывал он дело Бахтамова, стараясь найти какие-нибудь несоответствия. Все было тщетно. Появившийся наконец Умаров только подтвердил свои первоначальные показания, заявив, что лично слышал разговоры Хаджиева о его расправе над Бахтамовым. Он вполне мог быть добросовестным свидетелем, а не подставкой, и Колчин, помучив его с полчаса, отпустил: больше из Умарова ничего выжать было нельзя. Кроме того, он был осведомителем уголовного розыска, и не в его интересах было врать. Бахтамов знал об этом, вызывая Умарова обычно для мелких поручений. Никаких дел с фальшивыми авизо они не вели, да и не могли вести: у свидетеля Умарова не было даже десятиклассного образования. Он держал несколько киосков рядом с Курским вокзалом и этим зарабатывал себе на жизнь. Участковый его не трогал, зная о негласном сотрудничестве Умарова с правоохранительными органами. Смерть Бахтамова ничего, кроме неприятностей, Умарову не принесла: его несколько раз допрашивали в милиции и контрразведке. Он, по-видимому, искренне считал, что убийца – Хаджиев, имевший какие-то дела с покойным.

Отпустив Умарова, Колчин еще раз позвонил в милицию, попросив обеспечить явку другого свидетеля – Магомедова, и снова сел за свои бумаги.

Список группы «Рай» был все время перед его глазами. Семь фамилий, из которых две он зачеркнул. Четыре полковника и три подполковника, все старшие офицеры КГБ, все прошедшие очень жесткий отбор. И все уволены в девяносто первом. Полковники Бахтамов, Иванченко, Лукахин, Фогельсон и подполковники Ганиковский, Крымов, Скребнев. Его все время привлекала фамилия Фогельсона. Полковник КГБ с такой фамилией… Он знал о неприкрытом антисемитизме своих бывших руководителей, знал, как неохотно брали в школы КГБ лиц, имевших изъяны в пятой графе анкеты, знал, как не доверяли евреям. А здесь – полковник КГБ в одной из самых элитарных групп самого засекреченного отдела КГБ. Или этот человек был выдающийся специалист, или под этой фамилией скрывался другой.

Такое иногда практиковалось в их ведомстве, когда агенту меняли фамилию, имя, отчество, всю биографию, словно создавая его заново. Единственным известным случаем, о котором КГБ разрешил рассказать, было перевоплощение Тойво Вяхи, командира пограничной заставы и финна по национальности, в русского офицера Ивана Петрова. Правда, это случилось спустя сорок лет после завершения операции, в ходе которой был арестован всемирно известный террорист и активный борец против советской власти Борис Савинков. А финский пограничник послужил приманкой для поимки английского супершпиона Сиднея Рейли. Колчин знал еще о нескольких агентах, в том числе о Конане Молодом, которому еще в молодости поменяли фамилию. В мире он был известен под именем Гордона Лонсдейла, когда был арестован и осужден английским судом.