Джон Ле Карре - Наша игра

– Тимбо, Крэнмер, привет! Какого черта ты прячешься, старина?

После этого, потому что Ларри всегда вас отыщет, ворота обнесенного стеной виноградника распахиваются, и он появляется в них, худощавый, в не очень чистой рубашке, мешковатых черных брюках и безобразных ботинках из оленьей кожи, с фирменным петтиферовским чубом, живописно свисающим на его правый глаз. И я сознаю, что почти через год, когда я уже начал верить; что больше его не увижу, он заявился на первый из обещанных мной воскресных ленчей.

– Ларри! Это фантастика! Боже мой! – восклицаю я. Мы жмем друг другу руки, потом он, к моему удивлению, обнимает меня, и его художническая щетина царапает мою чисто выбритую щеку. За все то время, что он был моим агентом, он ни разу не обнял меня. – Восхитительно! Наконец-то ты приехал! Эмма, это Ларри.

Теперь я держу его руку, и это тоже ново для меня.

– Бог послал нас обоих сначала в Винчестер, потом в Оксфорд, и с тех пор мне никак не удается избавиться от него. Так, Ларри?

Сперва он, похоже, не может сфокусироваться на ней. Он мертвецки бледен, и в его глазах неистовый блеск, который он называет блеском Лубянки. Судя по его дыханию, он еще не протрезвел после всенощной попойки, скорее всего, с университетскими привратниками. Однако, как всегда, по его виду этого не скажешь. С виду он – преданный науке утонченный дуэлянт, которому на роду написано умереть молодым. Он встает перед ней, критически откинув назад голову и изучая ее. Костяшками пальцев он потирает свой подбородок. Он улыбается своей плутоватой самоуничижительной улыбкой. Она улыбается в ответ, тоже плутовато, причем шляпа скрывает в таинственной тени верхнюю половину ее лица: прием, отлично ею освоенный.

– Вот это да! – счастливым голосом воскликнул он. – Повернись-ка, красотка, повернись! Кто она, Тимбо? Где ты откопал ее?

– Под лопухом, как Дюймовочку, – гордо ответил я.

Возможно, этот ответ и не удовлетворил Ларри, но для меня он прозвучал куда лучше, чем «в приемной психиатра в Хэмпстеде вечером в одну дождливую пятницу».

Потом две их улыбки соединились и осветили друг друга: ее насмешливая и его, вероятно, из-за ее красоты, на мгновение утратившая уверенность в том, что будет принята. Однако все равно это была общая улыбка признания, даже если она не знала, что она признает.

Но я это знал.

Я был их брокером, их посредником. Больше двадцати лет я направлял поиски Ларри, как я сейчас направляю поиски Эммы, защищая ее от того, с чем она слишком часто сталкивалась в прошлом, и от клятв, которых она не хочет снова. Однако, наблюдая за тем, как два моих искателя приключений приглядываются друг к другу, я понимаю, что буду забыт тотчас же, как сделаю шаг из круга.

– Ей ничего не известно, – говорю я Лари настолько твердо, насколько я в состоянии, когда мне удается оттащить его одного на кухню. – Я специалист министерства финансов в отставке. Ты тоже. Строго держись, пожалуйста, этого. И никаких подтекстов. Договорились?

– Ты все еще живешь старой ложью, да?

– А ты нет?

– О да, конечно. Всю дорогу. Так кто же она?

– Что ты имеешь в виду?

– Что она здесь делает? Она вдвое моложе тебя.

– И вдвое моложе тебя тоже. Без трех лет. Она моя девушка. Как, по-твоему, что она тут делает?

Он лезет в холодильник, где рассчитывает найти сыр. Ларри всегда голоден. Иногда я спрашиваю себя, что бы он ел все эти годы, если бы не был моим агентом. Местный чеддер приходится ему по вкусу.

– Где тут у тебя чертов хлеб? И пиво, с твоего разрешения. Сначала пиво, потом спиртное.

Он учуял ее , думаю я, разыскивая его чертов хлеб. Его нюх сказал ему, что я живу не один, и он приехал выяснить .

– Да, на днях я видел Диану, – бросает он нарочито беззаботным тоном, которым он всегда говорит о моей бывшей жене. – Помолодела на десять лет. Шлет тебе привет.

– Это что-то новое, – отвечаю я.

– Ну, не очень многословный. Но со значением , как всегда бывает у любящих по-настоящему. Та же прежняя нежность в глазах всякий раз, когда упоминается твое имя.

Диана до сих пор его главное тайное оружие против меня. Когда она была моей женой, он стирал ее в порошок своими насмешками, но теперь он вдруг воспылал к ней братской любовью и вспоминает о ней всякий раз, когда считает, что это может досадить мне.

– Слышала ли я о нем? – возмущенно говорит Эмма вечером того же дня, оскорбленная даже тем, что я задал этот вопрос. – Дорогой, да я выросла у ног Лоуренса Петтифера. Нет, не в буквальном смысле, конечно. Но метафорически он с отрочества был для меня богом .

Итак, как это частенько случается, я снова узнаю о ней что-то новое. Несколько лет назад (в натуре Эммы – у меня даже чешется язык назвать это профессиональной чертой – быть неточной) она решила, что просто музыки для нее мало и что ей надо пополнить свое образование. И, вместо того чтобы отправиться на фестиваль альтернативной музыки в Девон («который, если говорить честно, Тим, теперь превратился в сплошной концерт Тай Чи и его последователей», объяснила она мне с презрительной усмешкой, которая, однако, ни капли меня не убедила), ее занесло на летние вводные курсы политики и философии в Кембридже. «И в радикальных теориях, которыми я, естественно, больше всего интересовалась, Петтифер практически во всех вопросах был непререкаемым авторитетом».

Ее руки явно не находят себе места.

– Я имею в виду его статьи «Художник и бунт» и «Бесплодная пустыня материализма»…

Ее красноречие внезапно иссякает, и, поскольку названия она произносит правильно, но дальше них не идет, у меня возникает довольно безжалостное сомнение, читала ли она его статьи или только слышала о них.

После этого с негласного согласия нас обоих тема Ларри снимается с обсуждения. На следующее воскресенье мы чистим «глупого Фрица» и готовим его к битве. За всеми этими занятиями я вслушиваюсь, ожидая услышать тарахтенье развалюхи Ларри, но оно так и не материализуется. Однако спустя еще неделю Ларри, неумолимый, как рок, и столь же нежданный, появляется, на сей раз во французской крестьянской куртке, в своей рваной винчестерской соломенной шляпе для катания на лодках, которая у нас тогда называлась «слоеной», и с повязанным на шею грязным красным платком, концы которого мотаются из стороны в сторону.

– Отлично, чудесно. Очень занятно, – предупредил я его без своих обычных церемоний. – Но имей в виду, что если ты берешься собирать виноград, то будь добр-таки действительно собирать его.

И, разумеется, он делает это спустя рукава. В этом весь Ларри. Когда ему говоришь направо, он идет налево, когда говоришь налево, он начинает ухлестывать за твоей девицей. Тремя неделями позже ферментация закончена, и мы сливаем вино с закваски в качестве прелюдии к грубому фильтрованию. К этому времени я уже автоматически накрываю стол на три прибора; для Крэнмера, для Эммы и для метафорического бога, у ног которого она с детства сидела.