Чингиз Абдуллаев - Время нашего страха

– Вот видите. Вы противоречите самому себе. Надо было оказаться в нужном месте, чтобы купить эти гектары по бросовой цене.

– Но другие тоже были в этом месте. Тогда никто даже предположить не мог, что бесхозный лес может приносить какие-то доходы. Или заброшенные леспромхозы. Никто в них не верил. А Геннадий Данилович верил. Времена не выбирают. Он меньше других виноват, что всё так произошло.

– Каждый человек проявляется в тех или иных обстоятельствах, – согласился Дронго, – но время и пространство, – категории не только физические. От людей зависит, в какую эпоху нам приходится жить. Время может быть категорией нравственной.

– Кто-то из великих говорил, что на земле существуют два тирана – случай и время, – задумчиво произнёс Левин.

– Это говорил Гердер, – вспомнил Дронго.

– Действительно? Гердер. Иоганн Готфрид Гердер. Как странно. Никогда бы не подумал, что вы читали Гердера. С вашей профессией…

– С моей профессией только и думать о вечности. И о времени, – возразил Дронго.

– Возможно. Времена действительно не выбирают, в них живут. Возможно, вы правы. И часто от нас зависит, каким будет время, в котором мы живем. Но, к сожалению, это понимают далеко не все. Или, точнее, совсем не понимают очень многие.

Левин тяжело вздохнул.

– Я иногда думаю, через что пришлось пройти моей семье в прошлом веке. Уму непостижимо. Невозможно представить, через какие страдания они все прошли. Через какие испытания. Мои предки жили в Житомире, можете себе представить? Царские погромы, черносотенцы, мракобесы, антисемиты. Затем революция. Появляются петлюровцы, которые убивают всех без разбора, насилуют, грабят. Потом деникинцы, потом снова какие-то бандиты. Потом махновцы. В общем, доставалось от каждой новой власти. Наконец пришли красные, среди которых было много евреев. Казалось, что всё. Живи и радуйся. Но не тут-то было. В тридцать седьмом начали стрелять красных командиров, среди которых тоже было много моих соплеменников. Соответственно их семьи отправляли в Сибирь или в Казахстан. Оставшиеся их очень жалели, даже не подозревая, что с ними будет. Потом пришли немцы. Нет, не немцы. Пришли фашисты, – поправился Эмиль Борисович, – и с ними снова недобитые петлюровцы и польские националисты, которых мы уже начали забывать. Истребляли всех, уже без разбора, просто отправляя в концентрационные лагеря, где их сжигали. Не выживал почти никто. Моему отцу удалось чудом бежать, но всех его родственников сожгли в Освенциме. Вот такое было время нашего страха.

Эмиль Борисович достал платок и вытер лицо.

– Вы знаете, что в Польше почти не осталось евреев? Их убивали фашисты, а отправляли в лагеря сами поляки. Так они ненавидели евреев. Бежать было просто некуда. Они сразу выдавали евреев гестапо. Хотя среди них тоже были порядочные люди. Это всё было уже в сороковые годы цивилизованного двадцатого века. А во Франции гестапо вывешивало объявление и просило господ французов не спешить с доносами на евреев, так как не хватало тюрем для размещения в них всех представителей еврейской национальности, сданных французами. Вот такая цивилизованная нация.

– Я слышал об этом.

– Потом наступила победа. И опять мы все радовались. Но в сорок девятом началась борьба с «безродными космополитами». Подразумевалось, что в первую очередь с евреями. А «дело врачей»? Наконец Советский Союз проголосовал в ООН за создание государства Израиль, и Громыко стал почетным гражданином этой страны. Что они потом делали, вы помните. Израиль на долгие годы стал символом агрессора и врага. Любой, кто осмеливался даже заикнуться о выезде в эту страну, автоматически превращался в изгоя. Вы же наверняка слышали и знаете, как преследовали евреев, как не разрешали нам выезд к своим родственникам, какие дискриминации были по пятому пункту. Потом перестройка. Всем казалось, что теперь уже будет всё нормально. Но вместо этого стрельба, террор, войны, нищета, голод. А мы ведь целый век помнили о том, как нас убивали и преследовали. Вот мы и пошли в бизнес, как делали всегда. Ничего другого мы делать просто не умели. Деньги были самым действенным и самым сильным оружием евреев. Может, поэтому среди нас так много бизнесменов? А потом девяностые годы. Снова стрельба, террор, устранение неугодных, стреляют прямо на улицах. И снова массовый отъезд. Целый век нашего страха. Огромный, так и не закончившийся век.

Многие уехали на «землю обетованную», рассчитывая найти наконец там мир. И попали под ракеты Саддама Хусейна, под атаки террористов-смертников, взрывающих магазины, рестораны, автобусы с мирными людьми. И не было мира ни в стране, ни в их душах. Вот какие были у нас времена, господин Дронго. Я с вами согласен, мы сами позволяем времени быть категорией не физической, а нравственной. Или антинравственной, что гораздо легче.

Он снова вытер лицо.

– Наши родственники уехали в Мюнхен. Их пригласили немцы, – продолжал Левин. – Сейчас много еврейских семей выезжают в Германию. Немцам кажется, что таким образом они возвращают некие долги нашему народу. Только я не сумел бы туда поехать. Никогда в жизни. При одной мысли, что где-то ходят люди, родители которых сожгли моего дедушку в печи Освенцима, мне было бы очень плохо. Я понимаю, что немцы не виноваты, но ничего с собой поделать не могу.

Он снова замолчал. Затем тихо сказал:

– Мы, кажется, немного уклонились от темы.

– Нет, – ответил Дронго. – Это как раз тема нашего разговора. Время наших страхов. Время нашего страха. Кто-то сумел рассчитать и использовать мальчишескую дружбу в своих корыстных интересах. Я не верю в маньяка, который действует с такой методичностью. Должен быть конкретный мотив, конкретные причины для подобных преступлений. Самый богатый человек в этой компании – Геннадий Ледков. И его друг Евгений Петунин. Тогда я задаю себе вопрос, который волнует и вашего босса. Почему убийца начал не с них? Почему выбрал в качестве первой жертвы – несчастного сторожа, который был неудачником по жизни. Я подозреваю, что всё-таки должен быть человек в окружении Ледкова, который связан с убийцей. Иначе все это нелогично, а поверить, что убийца случайно пришел именно в тот момент, когда первую охрану уже сняли, а вторая ещё не приступила к своему дежурству, я просто не имею права. Иначе я был бы дилетантом, а не профессионалом.

– Я не верю, что такой человек есть в нашей компании, – твердо сказал Левин. – Мы всегда старались опираться на некие моральные нормы, не позволявшие нам опускаться ниже определенного уровня. У нас таких людей просто не может быть.

– Возможно, – согласился Дронго. – Но, кроме сотрудников вашей компании и Ледкова с его товарищами, о смене охраны знали ещё несколько человек. Возможно, знала секретарь Геннадия Даниловича.