Михаил Любимов - И ад следовал за ним

— Не хотите ли вы сказать, что перешли на сторону американцев? — Видимо, не до конца дошли до него мои объяснения.

— Совершенно верно.

— Знает ли об этом Центр?

— Разумеется, нет.

— И вы не боитесь? А вдруг это станет известно?

— Конечно, боюсь. Но риск есть риск.

Он хмыкнул и прошелся изгрызенными ногтями по своим волосам.

Чеши, чеши голову, уважаемый Юджин, только не думай, что тебе удастся снова провести лису Алекса! Так я и поверю, что ты не связан ни с какими спецслужбами, а про­сто честный Дон–Кихот, внезапно возненавидевший шпионаж! Ломай, дружок, комедию. Как там вмазал юный принц Розенкранцу и Гильденстерну, игравшим на нем, как на флейте?

«Вы собираетесь играть на мне; вы приписываете себе знание моих клапанов; вы уверены, что выжмете из меня голос моей тайны; вы воображаете, будто все мои ноты снизу доверху вам открыты».

— Интересно, как вы узнали, что я нахожусь в Каире? — спросил он.

За какого дурака он меня принимал! Ломать Ваньку таким наглым способом! Неуже­ли он считал, что его ночной визит к Генри мог остаться незамеченным? Что Генри испу­гается и не скажет мне ни слова? Валяй, валяй, запутывай меня, пудри мне мозги! А вдруг он действительно не врет и никогда не был в Лондоне? Вдруг это чистейший Фауст, с которым ведет беседу коварный Алик — Мефистофель?

— Что мы толчем воду в ступе? Давайте решим главный вопрос. Поедете ли вы в Лондон или нет? — Я нажимал на него как мог.

— Значит, вы не можете доказать, что выступаете от имени американцев? — снова спросил Фома неверующий.

— Я готов связать вас с ними, если вы выедете в Лондон. Как говорили великие, для доказательства существования пудинга его необходимо съесть. Я покрутил бокалом, вглядываясь в очертания горы (в Химмельсберге я забыл поставить на тормоз машину и она скатилась на основную магистраль — полиция тут же отбуксировала ее к себе на участок и с меня потом содрали огромный штраф, хорошо, что не начали разыскивать и не накрыли на встрече с агентом),— лед уже растаял, и виски приобрел милый сердцу мочеподобный цвет.

— Допустим, я вам верю. Но что конкретно предлагают мне американцы?

О, святая простота! Что же тебе предлагают американцы? Контрольный пакет акций в «Дженерал моторс», роль вождя индейцев в ковбойском фильме. Что еще могут пред­ложить тебе, мой невинный друг?

— Естественно, вас допросят, снимут всю информацию… дадут какую–нибудь работу по линии разведки. Не сомневаюсь, что получите хорошую зарплату…

Некоторое время он раздумывал, потом вдруг вышел из комнаты и вернулся с Бригиттой, снова водрузившей на нос свои вопросительные очки.

—- Я хочу, чтобы ты слышала, Рита. Он говорит, что он не мекленбургский боевик, а американский агент. Как тебе это понравится? Он предлагает мне сотрудничество! Как они все одинаково устроены, как у них у всех все просто! Ведь он не поверил, что я все это ненавижу, решил, что ломаюсь, набиваю цену! Говорит, что платить будут неплохо! Поедем в Лондон, Рита?

Я злился, что он втянул в это дело свою бабу,— зачем нам лишние люди? Терпеть не могу этих слизняков, быстро попадающих под новый каблук и ни шагу не делающих без совета со своими благоверными. Бригитта молчала, как та самая Валаамова ослица (никогда на картинках не видел это библейское существо, но представлял, как оно упи­рается копытами в дорогу, стискивая зубы и выкатывая красные от натуги глаза).

— Вот так, дорогой мой. Как говорят англичане. There is nothing more to be said [39] Не о чем больше говорить. . Извините, Алекс, я ничего не имею против вас, понимаю, что это не ваша инициатива, но никуда я не поеду!.. Как вы меня разволновали! Даже выпить захотелось! Как жаль, что я завязал!

Я молча ему посочувствовал: не хочешь — и не надо, расстанемся, как в море ко­рабли (снова вспомнилась почему–то парикмахерша Каланча и расставание навеки под песню «Не уходи, побудь со мной еще немного», в глазах у нее стояли слезы, но жизнь моряков всегда в море — я выдавал себя за судового врача), насильно мил не будешь. А вдруг это действительно одинокий Фауст, ищущий истину?

— Не спешите, подумайте. Неужели вам хочется жить в Каире? Сегодня препода­ете, а завтра будете подметать улицы!

— Лучше уж дерьмо жрать, чем на вас работать! — сказал он с подкупающей прямо­той,— это острое словечко любил Сам и употреблял его иногда на совещаниях для ха­рактеристик самых неистовых врагов Мекленбурга — Извини, Рита!

И тут я вдруг понял, что он не играет, а говорит без всякой задней мысли и самое главное, я с ужасом осознал, что миссия моя закончена, возвращайся в Лондон, товарищ Том, докладывай о срыве вербовки. Как будет реагировать Хилсмен? А если это не про­верка? Думай, думай, мудрец Алекс, не зря дядька в семинарии считал тебя сообрази­тельным парнем («Этот Алекс, как уж: всегда найдет способ соскочить со сковородки!»), не зря хватал ты самые большие очки на тестах!

И не ошиблись, коллеги! Упало ньютоново яблоко на гениальную голову, озарило мятущиеся мысли.

— Напрасно вы отказываетесь, ведь штатники дадут вам не только деньги. Они обещают помочь вызволить семью из–за занавеса.

Сказал и подумал: а на черта ему семья? Если он попросил убежища, то уж навер­няка семь раз примерил; прежде чем отрезать. Кем ему доводится Бригитта? Может, он и рад, что отделался от своих чад и домочадцев?

Но он оживился.

— Вот как? А как они смогут помочь? Кто же пойдет на воссоединение семьи пре­дателя?

Конечно, никто, уважаемый сэр. Собаке собачья смерть. Если враг не сдается, его уничтожают. Вырвем с корнями гадючью поросль.

— Американцы — деловые люди. У них есть что предложить Мекленбургу взамен. В конце концов обменяли же Пауэрса на Абеля, а Лонсдейла на Винна…

— Ну, это из другой оперы… Что–то я не очень в это верю.

— Знаете что,— продолжал кот Алекс, распушив хвост,— я могу и уйти! — Тут я встал и залпом допил виски.— В конце концов я не могу вам ничего навязывать. Не хоти­те — и не надо! — И решительным шагом двинулся к двери.

Нервы у него не выдержали.

— Черт возьми! Да садитесь же! Вы меня разволновали…— Он взглянул на буты­лягу скотча, а потом на Бригитту, которая стояла, прислонившись к стенке, и внимала нашим речам.— Может, мне развязать, Рита? Хотя бы на сегодня?

У него было такое страдальческое лицо, даже нос уменьшился от переживаний, жа­лость проснулась во мне, будто я сам завязал и пёр на горбу целый мешок неразряжен­ных нервов, жаждущих окунуться в ведро водки и вырваться на вольные просторы. [40] Завязки не были чужды жизнелюбу Алексу, очищав­шему временами свой мотор от шлаков и грязи,— о литр теплой воды и целительные клизмы! О два пальца в рот! о яблочная диета! о молоко до судорог, утренние про­бежки, пятьдесят отжимов от пола, эспандер и снова клизма— лучшее лекарство от всех недугов! И тихая счастливая жизнь без алкоголя неделю или две! Как писал святой Августин: «Даруй мне чистоту сердца и не­порочность воздержания, но не спеши, о Господи…»