Михаил Любимов - И ад следовал за ним

Я так старался, что еще минута — и родил бы сам, видел бы меня в этот мо­мент дядька, видел бы, как выделывает Алекс кренделя вокруг величественного, как памятник, полицая,— непременно сказал бы: «А что я всегда говорил? Молодец, Алекс! Уж, хитроумный уж, всегда вывернется из любой ситуации, выползет из самой темной задницы!», а наставник Философ, пожевав ошметок ливерной колбасы, поднял бы граненый стаканчик: «Ты молоток, Алик!»

— Мальчик или девочка? — Бобби был наивен и честен.

— Сын! — заорал я фальцетом.— Извините меня, сэр!

И он снисходительно махнул рукой, пропуская нас дальше. Часы показывали поло­вину шестого, и Болонья уже наверняка подкрадывался к «Морскому орлу».

В Брайтон «газель» ворвалась в шесть тридцать, пот лил с меня градом, пришлось достать «Ронхилл» («бей в барабан…») и обмочить им чресла, дабы не бросать вкусную кость коту Базилио и лисе Алисе, которую они радостно глодали бы целый вечер: «Ох уж эти вонючие кенгуру–австралийцы!»

Прибыл я с тяжким чувством: кошка + полицейский = ? Что знаменовало сие? Кому из нас? Мне или Юджину? Бедная кошка, угораздило же тебя, Алекс! Хватит, не думай об этом, думай об операции, впрочем, что в ней сложного? Болонья без тебя установит контакт. Почему Центр прямо не написал, что Болонья проведет беседу с Юджином? Конспирация? Успокойся, ради Бога, тебя ждут любимая жен­щина и ее почтенные родственники, смени пластин­ку, Алекс, поставь… как это? «Пою тебя, бог любви Гименей, ты благословляешь невесту с женихом!», а еще лучше произнеси несколько раз и обязательно шепотом: «Когда лошадь украдена, слишком поздно запи­рать конюшню». Когда лошадь украдена, слиш­ком поздно запирать конюшню. Вот так.

Кэти встретила нас в платье из серебряного атласа с вышитой диадемой у левого плеча, потоки алых кораллов стекали с открытой шеи на белые груди, она сияла супер­очаровательной, сногсшибательной улыбкой, с трудом удерживаясь от вполне уместного из–за моего опоздания площадного мата.

Базилио прошипел нечто невнятное на кошачьем языке и отвернулся, показав затылок, на котором среди стога седых волос светилось белое пятнышко, напоминаю­щее зад кота (оно вместе с усами и подтолкнуло в свое время на кличку), сестрица же Алиса не сводила с меня ненавидящих глаз, словно овчарка, еще не решившая, в какую часть тела вцепиться,— вся ее лисья морда от злости сморщилась в одну большую улыбку, в которой и нос, и глаза, и уши разбегались в разные стороны.

— Прошу прощения, у нас по дороге спустили оба колеса… пришлось заехать в сервис…

Базилио посмотрел на меня так, словно я только что выпрыгнул из кровати де­вочки Мальвины.

— Да, да, полковник, сразу два колеса! Присутствие незнакомого человека (Юд­жин уже метал бисер перед полковником на полную катушку) несколько разрядило обстановку. Мы спустились к «газели», и пинкертон Базилио начал тут же разгля­дывать и щупать колеса, чуть ли не облизывая их своим шершавым языком.

— Что–то колеса старые… неужели такие продаются? — Но я даже не удостоил его ответом.

В машине Юджин на своем ломаном английском рассказал анекдот [82] Выбор Юджином анекдотца говорит о том, что ему явно не хватало папы–эстета. Француз вбегает в цветочную лавку. «Мне нужен букет цветов для невесты!» — «Она девушка или женщина?» — «Какое это имеет значение?!» — «Если девушку, то нужен букет из белых роз, а если женщина, то из фиалок». — «Ну, конечно, из белых роз!» После паузы: «А впрочем, вплетите туда немного фиалок». , его никто не понял, но все для приличия ржали.

«Морской орел» призывно горел цветной рекла­мой, и через витрину я увидел фигуру Болоньи, засевшего на стульчике у стойки бара. В фойе всю нашу гоп–компа­нию встретил метрдотель и повел к столу с зажженными зелеными свечами. Проходя бар, я встретился взглядом с Болоньей — он повел глазами в сторону туалета. Метр усадил нас за стол, а я вернулся к бару и пошел по коридору, слыша за собой топот самых надежных в мире «скороходов».

В уборной было пусто и покойно, Болонья указал мне на кабину, куда я и вперся, снедаемый любопытством и страхом. Болонья тут же влез в соседний отсек и подсунул мне под кабину конверт, в котором лежало послание. «В целях обеспечения безопасно­сти мы планировали провести беседу с «Контом» на судне в районе Брайтона,— рас­шифровывал я,— Однако случилось непредвиденное: сегодня утром загорелось ма­шинное отделение, и на судне много пожарных и полиции. Вам предписывается доста­вить «Конта» под благовидным предлогом в порт Кале (Франция), где в данный момент находится другое наше судно. От Брайтона до Кале несколько миль, поэтому предлага­ем вам обеспечить доставку «Конта» на яхте «Регины», используя все необходимые для этого средства. Яхту следует поставить на причале № 4 порта Кале, у Голубой набе­режной. В контакт с вами там вступят по паролю: «Сегодня на море 2,5 балла, не правда ли?» Отзыв: «По–моему, три». Подпись…

Боже мой, такого не бывало в моей безумной жизни: заделана была высочайшая подпись самой Бритой Головы, беспрецедентный случай, приказ летел почти с самого верха, руки по швам, Алекс!

Болонья уже исчез из кабины, а мне, пораженному неожиданным указанием, сам Бог велел воспользоваться счастливым случаем и задержаться на толчке подольше.

Кошка, несомненно, была черной, настоящая черная кошка, проклятая служба, сумасшедшая баба–разведка, все переворачивающая с ног на голову, типичный случай в оперативных традициях Монастыря: детальный план, тщательная подготовка, взвин­ченные нервы, а в последний момент все лопается к чертям, все летит вверх тормаш­ками, суета, и новый приказ, и каждый умирает в одиночку. Яхта в порядке, до Кале ходу часа три, погода вполне на уровне… Смогу ли я уговорить Юджина прогуляться в Кале? Проблема номер один. Чем все это может закончиться? Вопрос. Если Юджин согласится, то все будет шито–крыто. А если отметет предложение? Допустим. Но если он выдаст Алекса, худо придется его деткам, он ведь не дурак. А если отметет и воз­никнет скандал? Не пришлось бы рвать когти из Альбиона.

И тут я вдруг безумно заскучал по своей квартире у Хемстед Хита с видом на зе­леные лужайки и по каменным плитам Вестминстерского аббатства, в котором метались призраки и королей, и премьеров, и расстрелянного шпиона с миниатюрным портретом возлюбленной Онор в медальоне, спрятанном во рту. И казалось мне, что я снова в двухэтажном красном автобусе, взбиравшемся на Лондон–бридж, я беседовал с милой миссис Лейн и ее сеттером, симпатично выпустившим язык, я входил в полумрак «Этуали», следуя за знакомым метрдотелем («Как обычно, столик в правом углу, сэр?» — «Да, да, под картиной Каналетто!» — «Т» я произносил шикарно, с заиканием и придыханием на оксфордский манер, словно вел свой род от династии лорда Честер­филда), даже Черная Смерть уже казалась необыкновенной, неж­ной и хорошо отмытой девушкой шоколадного цвета.