Сергей Донской - Если завтра не наступит

– Предъявите ордер! – крикнул он высоким петушиным голосом, моментально продрогнув в своей теплой байковой пижаме.

Высокий парень с красным носом сгреб старика за грудки, подтащил к себе, а потом толкнул в коридор, двинувшись за ним следом.

– Вот мой ордер, – издевательски сообщил он, прикоснувшись к пистолетной рукоятке, торчащей из кобуры. Из-за сильного насморка его голос звучал особенно противно. – Сядь на диван и не мешай, – прогнусавил он, заталкивая Галишвили в кабинет. – У тебя будет произведен обыск.

– Произвол, – пролепетал Галишвили, обмирая от предчувствия беды. – Беззаконие.

– Посмотрите на него! – развеселился один из жандармов. – Русский шпион, толкующий о законе!

– Я не шпион!

– Он не шпион, – иронично сказал товарищам парень, проникший в кабинет последним. – Он просто пособник шпиона.

– Невинная овечка!

– Божий одуванчик!

Галактион Галишвили умолк, следя за жандармами слезящимися глазами. Ему казалось вопиющим кощунством то, что в его доме хозяйничают чужаки, которые действуют якобы от имени грузинского народа, а на самом деле являются оккупантами, нагло и цинично захватившими страну. Первым делом они зачем-то сорвали шелковый зеленый абажур, висевший над письменным столом, и Галишвили тоскливо подумал, что отныне, включая свет, он всегда будет помнить сегодняшний обыск. Даже после того, как абажур будет возвращен на место. Если будет возвращен. Уж очень многозначительно жандармы поглядывали на хозяина дома, не скрывая своего злорадства. Неужели арестуют и уведут? Вот так, без суда и следствия?

Именно так, без суда и следствия. Революции бывают апельсиновыми или бархатными, но застенки и гильотины у революционных трибуналов всегда одинаковые. Настоящие. Всамделишные.

Галишвили переплел дрожащие пальцы, подивившись тому неприятному восковому оттенку, который они приобрели за несколько последних минут. Словно он уже умер, а вокруг его гроба устроила свистопляску разнузданная нечисть.

– Где ты прячешь деньги? – грубо спросил один из жандармов.

– В кармане. – Галишвили кивнул на пиджак, висящий на спинке стула. – Там что-то около десяти лари. Если вы пришли за деньгами, то берите и уходите.

– Заткнись! – насморочно рявкнул красноносый. – Не разевай пасть, если хочешь сохранить остатки своих гнилых зубов!

– Оружие есть? – непоследовательно поинтересовался второй жандарм, роясь в карманах пиджака.

Галишвили пожал плечами:

– Кухонные ножи. Подойдет?

– Наркотики? – не унимались непрошеные гости.

– Вы имеете в виду чай или кофе? – попытался отшутиться Галишвили.

Его юмор вызвал не улыбки, а ненавидящие взгляды, скрестившиеся на нем, подобно лучам прожекторов.

– Ты с нами лучше не шути, старик, – предупредил насморочный жандарм. – Не напрашивайся на неприятности.

– А разве неприятности еще не начались?

Задав этот вопрос, Галишвили скривился от боли. Ему наступили на ногу тяжелым ботинком, наступили умышленно, с вызовом, даже не подумав извиниться.

– Прекратите, – попросил он, с трудом удерживая прыгающие пальцы.

Ответом был пренебрежительный плевок на восточный ковер, привезенный писателем из поездки по среднеазиатским республикам. В те благословенные времена республики звались братскими, но как давно это было!

Галишвили тоскливо подумал, что неправильно распорядился отведенной ему жизнью. Ему следовало посвятить ее изобретению машины времени или строительству неприступного убежища, в котором можно бы было засесть вскоре после прихода к власти меченного дьяволом Горби. Засесть, чтобы больше никогда не появляться на свет божий. Потому что этот пресловутый свет не достигал проклятой богом Грузии. Ее окутал мрак. Те розы, с которыми одураченные толпы осаждали парламент, давным-давно увяли. Теперь они устилали не проспект Руставели, а безымянную могилу, в которой были погребены надежды на новую счастливую жизнь.

Говорят, революции затевают романтики, совершают прагматики, а плодами пользуются подлецы, приходящие им на смену. Враки, отчетливо понял Галишвили. Никакими плодами они не пользуются, потому что никаких плодов не существует. Те, кто сменяет революционеров, ими же и питаются. Змея, пожирающая собственный хвост, вот как это называется. И не видно этому ни конца ни края.

На время забыв о существовании хозяина дома, жандармы азартно продолжали обыск, швыряя вещи на пол, топчась по ним, без зазрения рассовывая по карманам приглянувшиеся безделушки. Первый нырнул в шкаф и почти исчез там, зарывшись в постельном белье. Второй занялся диваном с засаленными подлокотниками, изодранными кошкой в бахрому. Брезгливо содрав клетчатый плед, истертый до белой нитяной основы, он вспорол матрас и запустил внутрь руку, отплевываясь от пыли. Третий жандарм методично сбрасывал с полок книги, приговаривая при этом:

– Вот же скопил барахла, старый дурак! Нет чтобы макулатуру сдать, полезных вещей накупить.

– Дурак, он и есть дурак, – гнусаво откликнулся коллега. – Разве умный человек станет зрение портить?

– Я бы вас попросил соблюдать нормы приличия! – крикнул Галишвили.

Его дрожащий дискант не был услышан. Жандармы заинтересовались двумя угловыми тумбами, забитыми медицинскими пузырьками, кипами старых квитанций и открыток, елочными игрушками и прочими мелочами, дорогими сердцу хозяина. Следя за тем, как под ногами жандармов все это незатейливое добро превращается в труху, в мусор, в ничто, Галишвили сжимал и разжимал пальцы. Не потому, что собирался броситься на обидчиков с кулаками – драться он совершенно не умел. Просто необходимо было занять себя чем-то, чтобы не свихнуться. Чтобы не чувствовать себя неодушевленным предметом.

Его приподняли за шиворот, поволокли, опять приподняли, заставили переступить порог Тамариной спальни, толкнули на стул:

– Замри.

– Здесь же ничего нет, – слабо запротестовал Галишвили. – Сами видите, пусто. Если уж вам так хочется рыться в чужих вещах, то пойдемте в гостиную, прошу вас.

Комната и в самом деле была обставлена с почти спартанской простотой: кровать, шкаф, стул для одежды, узкая домотканая дорожка на свежевыкрашенном полу. Однако это не остановило жандармов, которые заявили, что сами знают, где искать. При этом они переглянулись, обменявшись гнусными ухмылками, а один подошел к кровати и плюхнулся на нее, прислушиваясь к тому, как скрипят пружины.

– Неудобно, – прокомментировал он.

– С такой красоткой и на полу можно, – авторитетно возразил красноносый парень, приблизившийся к большой фотографии в рамочке, висевшей на стене. – Первый сорт девка. Персик, м-м!

Галишвили зажмурился, вглядываясь в мельтешение светящихся точек перед глазами. Он хорошо помнил эту фотографию. Тамара была изображена на ней в обнимку с мужем и с дочуркой на руках. Все трое счастливо улыбались. Они еще не знали, что очень скоро эта идиллия станет возможной только на снимке.