Сергей Донской - Дату смерти изменить нельзя

Шурух! Передние ножки ударились об пол и застыли, как вкопанные. Кресло было слишком тяжелым, чтобы реагировать на качку. Бондарь был слишком осторожен и расчетлив, чтобы упустить свой шанс.

Лиззи до самого конца не верила в успех, однако они сделали это. Сделали вместе. Ее до сих пор сотрясала нервная дрожь. Еще бы! Малейший просчет, одно неверное движение – и все пошло бы насмарку. Лишь сверхъестественное спокойствие Бондаря помогло американке выполнить все, что от нее требовалось. В том, как сблизились их лица, когда спичечный коробок переходил из мужского рта в женский, не было ничего сексуального, однако грудь Лиззи окаменела, пока Бондарь зубами снимал с нее лоскуты разрезанного бюстгальтера, Лиззи старательно глотала набегающую слюну. Ни в коем случае нельзя было намочить коробок, зажатый между зубами – ни при каких обстоятельствах.

Лиззи справилась с этой задачей. Непонятно как, но справилась. И Бондарь, соорудивший перед собой кучу тряпья, одобрительно сказал:

– Молодец. Умница.

– Га-га-гу, – промычала Лиззи, из оскаленного рта которой торчал спичечный коробок. Что означало: «Стараюсь».

– Всегда носи хлопчатобумажное белье, – наставительно сказал Бондарь. – Оно горит значительно лучше, чем синтетика.

– Го-га-го-гу-га-го-гэ? – переспросила Лиззи. Она не знала, что такое «хлопчатобумажное».

– Коттон, – пояснил Бондарь. Заметив, что Лиззи намеревается что-то добавить, капитан предостерегающе помотал головой. – Дискуссия отменяется. Сейчас нам предстоит самое трудное. Выдвини языком середину коробка так, чтобы я мог достать оттуда спички. Не волнуйся, дыши ровно, не делай резких движений. – Бондарь подмигнул Лиззи, что выглядело довольно жутковато при его разукрашенной физиономии. – У тебя получится. Что-то вроде первого целомудренного поцелуя. Губы каменные, двигается только язык.

Их головы снова соприкоснулись. Так продолжалось несколько раз, пока Бондарь не выложил на стол три спички. Правда, поджечь остатки лифчика с первой попытки не удалось. Лиззи покрепче стиснула коробок, а Бондарь зажал в зубах спичку. Наконец приноровившись к амплитуде качания, Бондарь чиркнул серой о серу, высек пламя и поднес его к уголку тряпочки.

Дыма получилось больше, чем огня, однако Бондарь заявил, что это даже хорошо. По его словам, поджигание паяльной лампы могло занять минуты три. Капитан взялся за дело одновременно с рокотом двигателей, оповестивших о том, что яхта снялась с якоря. Бондарь попросил Лиззи повернуть кресло правым боком, набрал полную грудь воздуха и повторил испытанный трюк с броском на стол. Лиззи услышала, как заскрежетали многострадальные зубы любовника, вцепившегося в железную ручку лампы, чтобы придвинуть ее вплотную.

Возня с вентилем и плунжером продолжалась довольно долго. Бондарь попеременно действовал губами и подбородком, а кровь капала на стол и тряпки тлели все слабее. И все же лампа была поднесена к костерку, после чего раздалось знакомое ровное шипение пламени. Бондарь мгновенно отпрянул, но огненный язык успел лизнуть его изуродованное лицо. Американка, ожидавшая услышать болезненный возглас, вытаращила глаза, когда до нее донеслось почти равнодушное:

– Порядок. Теперь еще одно испытание, Лиза. – Бондарь слабо улыбнулся. Готова к неприятным ощущениям?

– Конечно, – сказала Лиззи.

– Тогда поехали.

Бондарь вытянул шею и прикусил ручку лампы. Казалось, эта тяжесть вывихнет ему челюсть или выломает передние зубы, однако капитан успешно снял лампу со стола и поднес пламя к веревке, удерживающей руку Лиззи на подлокотнике кресла.

– Ох, – вырвалось из ее груди. Бондарь изо всех сил старался держать лампу ровно, чтобы пламя било только в одно место, но качка и неимоверная усталость мешали ему. К концу процедуры запястье Лиззи представляло собой один сплошной ожог, а ее искусанные губы сменили вишневую окраску на фиолетовую.

И все-таки дело было сделано.

Как только перегоревшие путы упали на пол, Лиззи подхватила лампу, фактически, выроненную Бондарем.

– Скорей, – пробормотал он, прислушиваясь к тарахтению двигателя. Действуя одной рукой, Лиззи принялась пережигать веревки на его руках и ногах. Бондарь сидел молча, прикрыв веки. Создавалось впечатление, что его организм перенасытился болью и отказывается реагировать на многочисленные ожоги. Лиззи даже заподозрила, что Бондарь попросту задремал или отключился, но в нужный момент он открыл глаза и сказал:

– Благодарю за службу.

– Что ты, что ты! – отозвалась она. – Это тебе спасибо!

– Нужно говорить: «Служу Советскому Союзу». – Бондарь отобрал у Лиззи лампу, погасил ее и со стуком поставил на стол.

– Советского Союза давно нет, – напомнила американка, испугавшись, что ее возлюбленный тронулся рассудком. – И почему ты меня не развязываешь?

– А зачем? – глухо спросил разминающий конечности Бондарь. Левая рука работала со скрипом, норовя повиснуть плетью. Даже кровавая маска не могла скрыть смертельной бледности, разлившейся по лицу Бондаря, когда он совершил пару опрометчивых движений. – Это не приключенческий боевик, – выдавил он из себя, – это жизнь. Тебе что, не терпится обмыть лицо героя водой и наградить его благодарным поцелуем? А потом неплохо бы принять освежающий душ, выпить по стаканчику старого доброго виски «Хайг-энд-Хайг» и заняться бурным сексом на поле боя. Так, что ли?

– Не понимаю, о чем ты говоришь, Женя, – пролепетала потрясенная Лиззи, увидев, как Бондарь направляется к двери. – Ты меня бросаешь?

– Черт, совсем забыл. – Капитан повернул обратно.

– А я уже думала, что так и останусь сидеть связанная, – призналась Лиззи со слезами на глазах.

– Конечно, останешься. Куда ты денешься? – Прихватив дубинку, Бондарь решительно двинулся в обратном направлении.

– Женя! – крикнула Лиззи. – Не ходи туда один! Это опасно!

– Дату смерти изменить нельзя, я уже говорил. Значит, надо идти.

Обернувшийся Бондарь подмигнул американке. На его лицо нельзя было смотреть без содрогания.

– Ты… ты хочешь сказать, что тебя убьют? – спросила Лиззи, едва ворочая онемевшим языком.

– С чего ты взяла, что я говорю о дате своей смерти? – удивился Бондарь. – По-моему, на корабле хватает куда более достойных кандидатов в покойники.

Не добавив к сказанному ни слова, он вышел.

Первыми подвернулись под горячую руку Бондаря трое корейцев, карауливших выход на палубу. Они собрались в предусмотрительно открытом кубрике, из которого просматривался полутораметровый отрезок коридора. Один, памятуя о фантастическом умении пленника обращаться с ножом, вооружился подводным ружьем и даже успел опробовать его, дважды пробив перегородку стальной стрелой. Двое раненых корейцев не разделяли многословных восторгов своего товарища. Наспех перебинтованные, они сидели на койке, вперив тусклые взгляды в дверной проем. Потеря крови, усугубленная морской болезнью, придала их желтым лицам зеленоватый оттенок. Раненым корейцам больше не хотелось сражаться, не хотелось мстить русскому, не хотелось куда-то плыть и надеяться неизвестно на что. Парень с подводным ружьем безостановочно тараторил, а они отмалчивались. Каждый из этих двоих таил в глубине души нехорошее предчувствие. До появления Бондаря корейцы полагали, что оно вызвано опаской перед усиливающимся штормом. Естественное чувство. Оба не умели плавать. Оба до колик боялись акул и прочих чудищ, обитавших в морской пучине. Но эти страхи отошли на задний план, когда в кубрик ворвался человек, которого корейцы мысленно считали мертвым: ну, почти что мертвым. Ведь он был оглушен, связан, избит, деморализован. Он должен был смириться и покориться судьбе. Но он не смирился.