Сергей Донской - Цену жизни спроси у смерти

Слушая краем уха информацию, чтобы не прозевать приглашение на посадку, Громов от нечего делать наблюдал за пассажирами, с которыми ему предстояло совершить путешествие на Черноморское побережье. Отходя от регистрационной стойки, большинство из них инстинктивно собирались вместе, держась в зале обособленной стайкой. Пестро одетые бледноватые мужчины и женщины уже предвкушали отдых под южным солнцем и вели себя намного развязнее тех заурядных граждан, которые собирались в какую-нибудь Хулхуту или Елабугу, если только туда летали самолеты. На некоторое время их объединила общая цель, и они поглядывали на окружающих с чувством несомненного превосходства.

Внимание Громова привлек эффектный седовласый плейбой в голубых штанах. Черные очки, как у американского шерифа из боевика, золотой медальон, поблескивающий среди буйной растительности на груди, идеально выбритый раздвоенный подбородок, задранный поверх остальных голов, – такого трудно было не заметить. Называется: не проходите мимо. Все присутствующие женщины поглядывали на красавца с нескрываемым интересом, а он, ловя на себе их взгляды, безмятежно посасывал из банки колу с ромом и дымил посреди зала коричневой сигаретой, показывая всем своим видом, что все правила и запреты писаны не для него.

Помимо Громова, за плейбоем украдкой наблюдал неухоженный мужичонка в стоптанных башмаках на босу ногу, который находился в аэропорту явно не для того, чтобы куда-то лететь. Он уже приехал, раз и навсегда. Приплыл. Плейбой в голубых штанах, случайно наткнувшись взглядом на мужичонку, скривил физиономию, словно ему на глаза попалась отвратительная куча мусора. Он полагал, что уж с ним-то никогда не сможет произойти подобная метаморфоза.

Эти двое, будучи ровесниками, представляли собой разительный контраст. Породистый пес-медалист и жалкий бродячий бобик. Воплощение высокомерного достоинства одного и заискивающие повадки второго. Трудно было поверить, что когда-то оба носили на шее совершенно идентичные пионерские галстуки с изжеванными кончиками, учились играть на обшарпанных гитарах одинаковые аккорды, смотрели одни и те же фильмы. Теперь их разделяла невидимая пропасть, на дне которой покоились останки рухнувшей империи.

Как и предвидел Громов, дымящийся сигаретный окурок, выщелкнутый из пальцев плейбоя, приземлился не в ближайшую урну, а рядом с ней, на серый мраморный пол. Мужичонка ринулся к добыче, наклонился, протянул руку. В этот момент плейбой шагнул вперед и проворно наступил на его растопыренную пятерню.

– Оп! – воскликнул он с ликованием в голосе. При этом его черные очки засияли, словно внутри их были вмонтированы специальные лампочки.

– Больно ведь, – выдавил из себя бродяга, задрав косматую голову. Подбородок у него был стесан, как у питекантропа, а выдающийся вперед кадык не придавал его облику дополнительного мужества.

– А ты не зарься на чужое, – наставительно сказал плейбой, всей тяжестью налегая на ту ногу, под которой слабо шевелились чужие пальцы.

– Ты же выбросил свой чинарик, – пропыхтел бродяга. – Зачем изгаляешься над старым человеком? Я в отцы тебе…

– Ты? – возмутился его мучитель. – Мне? В отцы?

При каждом вопросе он прямо-таки подпрыгивал на многострадальной пятерне. Когда бродяге удалось наконец высвободиться, он предусмотрительно отпрянул подальше и, поглаживая больную руку здоровой, с надрывом закричал:

– Я не виноват, что все так обернулось! Не по своей воле я на помойке очутился, столкнули меня! – Из-за беспрестанного подергивания кадыка, который ходил ходуном на тощей шее бродяги, казалось, что он силится проглотить острую кость, ставшую ему поперек глотки. – Такие, как ты, – голосил он, – и растоптали меня, красивые да сытые! Что уставился, сволочь? Думаешь, ты на всю жизнь застраховался? Так от тюрьмы и сумы не зарекайся! Глядишь, и поменяемся местами однажды!

Плейбой что-то презрительно ответил, будто сплюнул, но его голос заглушило приглашение на посадку в самолет, следующий маршрутом Москва – Адлер. Громов, опережая остальных пассажиров, широко зашагал к входу в седьмой сектор. У него не было ни малейшего желания досматривать, чем закончится сцена. На душе и без того было гадко. Не то чтобы ему так уж нравились убогие собиратели бычков и бутылок, шныряющие вокруг. Но выходка плейбоя понравилась ему еще меньше.

В помещении для досмотра он оказался самым первым. Вместо того чтобы поставить сумку на черную ленту транспортера, убегающую в недра аппарата для просвечивания багажа, а самому пройти сквозь раму металлоискателя, Громов приблизился к столу старшего инспектора по авиационной безопасности и мимолетно продемонстрировал ему книжицу удостоверения. Точно яркий мотылек крылышками взмахнул и тут же исчез, как будто его и не было.

– Понял, понял, – закивал инспектор своей кудрявой головой, на которой чудом удерживалась форменная фуражка. – Проходите, пожалуйста.

Он старательно не смотрел ни на Громова, ни на его сумку, но тот продолжал стоять напротив, требуя к себе внимания.

– Слушаю вас. – Глаза инспектора, отчаянно кося, вскинулись вверх.

Должно быть, ему уже приходилось иметь дело с КГБ, и впечатления об этой поре были свежи в его памяти. Инспектор очень смахивал на бывшего осведомителя, который до 1991 года подписывал свои доносы каким-нибудь звучным псевдонимом.

« Юстас – Центру. Довожу до вашего сведения, что выданная мне денежная сумма истрачена на вхождение в доверие к интересующему вас объекту. Сатурн почти не виден. Прошу выдать дополнительную сумму».

Таким Юстасам, бывало, выдавали. По первое число. О своих собственных пакостных делишках они забывали легко, а вот «контору», которой когда-то добровольно вызвались служить верой и правдой, боялись и ненавидели до потери пульса.

– Слушаю вас, – повторил инспектор. На протяжении этой коротенькой фразы ему пришлось дважды прочистить пересохшее горло. Тем не менее продолжение все равно получилось сиплым: – Я могу быть вам чем-то полезен?

Громов уставился ему в переносицу и многозначительно подтвердил:

– Можете. Не мне лично, а государству в целом. Понимаете?

– Да, конечно.

Инспектор кивнул столь энергично, что фуражка все-таки слетела с его головы, и ее пришлось ловить у самого пола. Когда он вновь выпрямился, светлые глаза Громова, склонившегося над столом, оказались в каких-нибудь тридцати сантиметрах от его собственных.

– Досмотр уже начался? – спросил Громов вполголоса.

– Начался, – ответил инспектор, весь скособочившись, чтобы лучше видеть происходящее за спиной собеседника. С этого момента он вообще на некоторое время перешел на шепот – свистящий, тревожный.