Игорь Арясов - Три часа на выяснение истины

— Тихо, не ссориться, — прервал их Панкратов и подошел к Рыбаку. — Яков Денисович, может, вы в курсе, сколько автобусов обслуживает в это время маршрут «завод — город»?

— Точно не помню, но хорошо знаю, что мало. Звонил я в автохозяйство, ругался с ними, да проку нет.

— Ясно, — Панкратов повернулся к Матвееву. — Петр Васильевич, а вы как депутат горсовета можете поставить этот вопрос на ближайшей сессии? Депутатский запрос сделать, в горкоме товарищам порекомендовать?

— Учту, — в который раз за сегодняшний вечер смутился Матвеев. — И в горкоме поговорю обязательно.

— Ну, что ж, Яков Денисович, спасибо вам большое за чай и бутерброды, вы нас от голода спасли. Еще раз извините за беспокойство, за то, что оторвали от дома. Но иначе было нельзя — работа. — Панкратов пожал Рыбаку руку, но отпускать ее медлил. — И маленькое пожелание в конце нашей сегодняшней встречи. Здесь у моих товарищей сложилось мнение, что в гальваническом цехе неплохо было бы еще одну камеру поставить.

— На участке золочения, верно? — воскликнул Рыбак.

— Правильно, для укрепления дисциплины. Там ведь случаются нарушения?

— Ну, что вы! Если бы весь завод был таким, как этот участок, мы бы и горя не знали и все знамена навечно нашими стали. Вы меня, товарищ Панкратов, простите великодушно, я знаю, что есть тайны в вашей работе, государственные секреты. Но хоть что-то мне как руководителю, отвечающему за свой участок, под честное слово офицера и коммуниста с тридцатилетним стажем доверить можно?

— Я ждал этого вопроса, Яков Денисович. А то, что вы так долго терпели и задали его в самом конце, говорит в вашу пользу. По нашим предположениям, с одного из промышленных предприятий области происходит утечка золота. Вот это пока все, что я могу вам сказать.

— Понял, вопросов больше нет. Но только у нас подобное вряд ли возможно.

В час ночи вернулись в апартаменты Матвеева.

В этот момент зазвонил телефон. Панкратов машинально, как у себя в кабинете, левой рукой снял трубку:

— Слушаю. Да, Михаил Павлович. Какое образование у Глазова? Девять классов, У Павлова? Секунду, сейчас уточню. Десять. Почему так уверенно отвечаю? Ребята проверяли. А у всех нас? У нас высшее. Как получить из раствора золотой слиток? — Панкратов поднял глаза на Матвеева, потом перевел взгляд на Семина. Те пожали плечами. — В данный момент я на этот вопрос точно не могу ответить. Как вы говорите? Проконсультировались уже? Слушаю. Так, сначала получить песок, а из него сплавить слиток. Но, Михаил Павлович, то, что принес нам Одинцов, по данным экспертизы, получено в домашних условиях. Есть, хорошо. Согласен, специалисты и ревизоры из министерства обязательно нужны, их надо пригласить. Понял, искать лабораторию дома. Да, и слитки эти делает не Глазов, а кто-то другой. Но, Михаил Павлович, а что, если тот же Павлов на школьной олимпиаде по химии к физике получал призы? Разве он не сможет? Есть отставить фантазии. Спокойной ночи! — Панкратов положил трубку, сел за стол, выпятил губы. — Ну и слышимость у тебя, Петр Васильевич, как будто с Сахалином разговаривал. Наш генерал, братцы, абсолютно прав. Пока что наша версия написана вилами на воде. Нужны факты, нужны конкретные, неопровержимые доказательства. И добычей этих доказательств, подчеркиваю — доказательств, а не плодов фантазии, даже самых гениальных, мы с вами займемся завтра. Вернее, уже сегодня, после того как вздремнем. В половине второго соберемся снова и обсудим новости. Времени немного, но выхода нет. Всем за минувший день спасибо, спокойной ночи. А к семи утра быть здесь. Так, Петр Васильевич?

— Так точно, — ответил Матвеев,

Поселок Пионерский, спрятавшийся в тени огромных серебристых тополей, посаженных строителями шахты еще до войны, в этот тихий, солнечный, ласковый день в который раз за прожитые сорок четыре года показался Василию Серегину земным раем. В самом деле: здесь было все, что надо для безбедного существования человеку самостоятельному и предприимчивому. Шахта, пока не кончились запасы угля, давала работу; детский сад и школа воспитывали и учили детей; Дворец культуры развлекал людей. И даже когда вместо шахты открыли филиал швейной фабрики, бывший слесарь внутришахтного транспорта Василий Серегин не приуныл, как многие, не подался на машиностроительный завод, а остался жить в Пионерском, в просторном трехкомнатном коттедже с большим приусадебным участком прямо за окнами, с кирпичным гаражом и старенькими «Жигулями», с высоким забором, женой Клавдией, сыном и дочерью, которых он после восьмого класса определил в городское профессионально-техническое училище, с огромным цепным кобелем Тарзаном, до безумия влюбленным в хозяина, потому что только ему Серегин отдавал всю свою угрюмую нежность. Клавдию он никогда не любил, и до свадьбы, и после нее у Василия Серегина, сильного, высокого, а значит, по мнению большинства девчат, красивого парня, подружек было хоть отбавляй, да и Клавдия, которую он взял в соседней деревне из большой семьи, где были одни девки, искренне считала, что ей повезло: муж есть, двух детей она ему родила, работа в городском детском саду до самой пенсии, а что еще человеку надо?

Василий думал иначе. Он был убежден, что ему, мужику грамотному, получившему среднее образование, недостаточно двухсот рублей в месяц, поэтому из бригадиров слесарей по ремонту швейных машин он перешел водителем в военизированную пожарную часть в городе, правда, на оклад вдвое меньший, но зато теперь Серегин после суточного дежурства трое суток был свободен, а свобода — такой товар, который дороже любых денег, который сам по себе при должной сообразительности может обернуться немалыми деньгами. И, недолго думая, Василий оформился на полставки сразу в два детских городских сада: в один дворником, в другой — сторожем и оператором газовой котельной. Работу дворника он возложил на Клавдию, и она безропотно согласилась. Во время суточных дежурств в пожарной части обязанности сторожа и оператора газовой котельной сразу, как только поступил в техническое училище, стал исполнять шестнадцатилетний сын Вовка. В свободное от основной работы время, которое составляло трое суток, Серегин копался на даче, к вечеру мчался в город, объезжал оба детских сада, забирал несколько ведер отходов с кухни и возвращался домой, кормил четырех поросят, каждый из которых, забитый к концу года и реализованный на рынке, приносил семьсот-восемьсот рублей чистой прибыли. Прибыльным был и урожай с десяти соток земли: ранней весной под пленкой быстро росли лучок, редиска, земляника. Потом подходил черед огурцов, помидоров, яблок, наконец, картошки. Словом, почти все было отлично, если бы сын был такой же сообразительный и трудолюбивый. Но, к великому огорчению Серегина, Вовка вырос вялым, ленивым, пристрастился к книжкам и даже, дуралей, пописывал стихи. На дочь Зину, хоть и выбрала она, поддавшись его уговорам, торгово-кулинарное училище, надежда была слабая: в пятнадцать лет Зина вымахала высоченной красивой девахой, признавала только тряпки, в училище хватала тройки, зато вовсю крутилась с парнями, за что однажды Серегин, ждавший ее на машине, чтобы отвезти домой помочь матери, и не дождавшийся, на следующий день приехал в общежитие и на глазах у подружек высек ремнем. Зинка не кричала, только кусала в кровь губы, брызгала слезами из синих глаз и фыркала: «Подумаешь, а мне не больно!»