Игорь Арясов - Три часа на выяснение истины

Эта мысль настолько поразила Одинцова, что он невольно рассмеялся, когда подъезжал к универмагу, где его должен был ждать продавец. Сегодня же вечером, решил Одинцов, надо обязательно сказать Наташе об этом своем маленьком, но таком важном открытии. Только бы не обманул этот парень. Вот сюда, к бордюру, можно прижаться. Здесь видны все подходы к универмагу. Сколько сейчас? Без одной минуты пять. Можно включить радио. Ага, идет. Значит, ждал, потому что идет медленно, не оглядывается. Уверенный парень. Но все равно какой-то неприятный. Глаза у него слишком наглые. Впрочем, к чему мне его глаза? Мне металл нужен. Бабушкино наследство. А на остальное плевать.

Продавец подходит к машине, к правой задней дверце, открывает ее, садится:

— Привет, доктор.

— Здравствуй. Я не опоздал?

— Все нормально. Ты за собой хвост не притащил?

— Какой еще хвост? — недоуменно усмехается Одинцов. — Ах, да! Не бойся, я тоже не из милиции.

— Тогда я сейчас, только ботинок сниму.

— Это еще зачем?

— Не задавай глупых вопросов, доктор. У меня правый ботинок жмет, ты понял?

Одинцов поворачивается и видит, что Виктор снимает ботинок, стаскивает носок и вытряхивает из него себе на ладонь желтый кусочек. Да, опытный парень. Наверно, жулик бывший. Тем более что на руке наколка.

— Деньги не забыл? — Продавец обувается, завязывает шнурок, зажав в кулаке золото.

— Как сказал, при себе.

— Тогда держи, — Виктор бросает на переднее сиденье желтый комочек. Одинцов достает скальпель, берет слиток, внимательно рассматривает его, царапает скальпелем.

— Чем докажешь пробу?

— А ничем, доктор, ты укуси его и узнаешь. Поверь мне на слово, я не трепач. И гони гроши.

— Держи, — Одинцов вынимает из кармана почтовый конверт. Виктор небрежно сует его за пазуху. Николай удивляется: — Не проверяешь даже?

— Если ты меня обманул, доктор, я тебя под землей найду. Усек?

— Договорились. И еще вот что: больше я тебя не видел и не знаю. И вообще забудь, что я есть.

— Э-э, доктор, а ты трусишь. Да я тебя уже давно забыл. Прощай и не пыли! — Продавец хлопает дверцей и так же неторопливо идет за угол универмага, где только что стоял красный «Москвич».

Все! Теперь подальше от этого места! Одинцов резко трогает машину вперед и едва успевает затормозить на красный сигнал светофора. Раздается противный переливчатый свист. У Одинцова замирает сердце. Милиция! Попался! Сейчас меня возьмут. И все узнают. Вот и инспектор. Маленький, с усиками, старшина. Кажется, знакомый. То ли Дима, то ли Гриша. Неужели дырку сделает? Я же ему зубы лечил, дьяволу.

Одинцов выходит из машины, идет к старшине, прижимая руки к груди:

— Товарищ командир, миленький, да это же я, Одинцов.

— Вижу. Добрый день, Николай Иванович! — Старшина держит в пальцах сигарету. — Что же вы так неосторожно? Всегда такой аккуратный водитель. Ай-яй-яй! Ладно, дайте прикурить, у меня зажигалка отказала.

— Пожалуйста, Дима, для вас всегда пожалуйста. — Одинцов торопливо зажигает спичку, подает огонек в ковшике ладоней. Старшина прикуривает, внимательно, почти в упор смотрит холодными глазами на Одинцова. «Хитрюга! — догадывается Николай. — Проверяет, не выпил ли я. Вот тебе и приемчик. А может, он все видел?»

— Что за парень садился к вам в машину?

— Парень? — Одинцов замирает с горящей спичкой в руке. Огонь больно жжет пальцы. — Ой, черт! Да так, Дима, странный какой-то, я его первый раз вижу. Вдруг подошел, сел ко мне и говорит: «Телевизор подвезешь домой?»

— Телевизор, а не ковер? — почему-то улыбается старшина.

— Да-да, верно, ковер! — поспешно соглашается Одинцов, — А вы, значит, все слышали?

— Не только слышал, — на лице старшины вдруг исчезает улыбка, и он сдвигает светлые тонкие брови. — Я все видел, Николай Иванович. Вы меня не обманете. Не телевизор и не ковер просил вас подвезти этот парень. Он продал вам слиток золота за триста рублей, которые вы ему передали в почтовом конверте с рисунком музея-усадьбы Поленова.

— Да, но, товарищ старшина, миленький, я ж не хотел, я сомневался, понимаете, я в первый раз. Мне этот слиток вообще-то не очень нужен. Хотите, я вам его отдам? Вот, пожалуйста, мне не жалко, — Одинцов протягивает инспектору носовой платок, в который тщательно завернул золото.

— Нет, Николай Иванович, я его не возьму. Я вас обязан задержать и отвезти куда следует. Вы разве не знаете, что совершили преступление? Садитесь, гражданин Одинцов, в машину. И поедем, — старшина берет его за локоть.

— Нет! Я никуда не поеду! Люди, товарищи! Я не хотел, я же ни в чем не виноват! — закричал Одинцов, вырываясь, и проснулся.

В комнате было тепло и тихо. На кухне гудел холодильник, билась в стекло ветка рябины с черными горошинами ягод. Одеяло валялось на полу большой белой птицей. Из спальни неслышно появилась Наташа в короткой ночной рубашке.

— Что случилось? Ты почему кричал? — Она шагнула к письменному столу, щелкнула выключателем настольной лампы. — И одеяло на полу. Ты не заболел? — Она укрыла Одинцова, склонилась к его изголовью. — Ой, Коля, да ты весь в поту. Ну, конечно, простыл, Я тебе сколько раз говорила, не ходи легко одетый! — Она вышла на кухню, вернулась с полотенцем, вытерла влажный лоб Одинцова. — Ну, почему ты молчишь? Горло болит?

— Нет, — хрипло прошептал Одинцов. — Я не простыл. Мне снилась какая-то гадость. Ты слышишь, Натка, мне приснилось, что меня забрала милиция. Ведь это неспроста. Ты же знаешь, все мои сны потом сбываются.

— Тебя кто-нибудь видел около универмага?

— Кажется, нет. Я, когда выезжал, выехал на красный свет, мне еще старшина знакомый жезлом погрозил, и я сдал назад. Но это знакомый старшина. Он даже не подошел ко мне. Просто погрозил, что нельзя так. И все. А сейчас приснилось, что меня забрали.

— За нарушение правил?

— За то, что я слиток купил. Он сказал мне, что все видел и слышал. И что это валютная сделка. Кошмар какой-то! Я же почти уверен, что никто не видел. Тот продавец буквально минуту был у меня в машине, потом ушел.

— Коля, отнеси этот слиток куда надо.

— В милицию, что ли?

— Куда угодно, хоть в КГБ, только отнеси!

— А может, лучше выбросить?

— Еще раз глупый ты человек! Ну, выбросишь, и с ним триста рублей. А так тебе хоть что-нибудь вернут. Можешь сказать, что нашел его, например. А тогда, я знаю, по закону четверть стоимости тебе, как за клад, могут возместить.

— Четверть? Но ведь слиток весь мой!

— Тогда почему ты кричишь? Почему среди ночи как ненормальный?

— Наташа, а если я никому ничего не скажу и спрячу его на годик? Все забудется, а потом спокойно начну с ним работать.

— Не будет у тебя спокойствия. Ты просто трус. И можешь не обижаться. Что завтра, что через год — разве не все равно? Вспомни Гришина. Жена умерла, дети от него отвернулись. Ты хочешь меня с ребятами одну оставить?