Рахим Эсенов - Легион обреченных

На какой-то миг лицо Айгуль словно затмилось упитанной физиономией банковского чиновника в Берне. Его голос запомнился тихим бульканием: «Мир могут сотрясать войны, но швейцарский банк, свято храпящий тайну вкладов, непоколебим. Ваши капиталы будут давать проценты и храниться вечно...» И Нуры с холодящей сердце тревогой подумал о своих деньгах в далеком Берне. Их хватило бы, чтобы одеть, обуть всю семью, накупить много-много костюмов и жить безбедно. Надолго ли? «Не бросишь терьяк и спиртное, — говорит Мадер, — твои капиталы быстро улетучатся дымом. Подумай про черный день!» Его, Нуры, увещевал, а сам не просыхал... Не делай того, что мулла делает, а поступай, как он велит. Отчего у него вдруг голова закружилась? Ах, да, запах опиумного дыма почудился...

Айгуль поставила перед мужем чайник, пиалу.

— Кофейку бы сейчас, — поморщился Нуры, увидев, как жидок чай в пиале. — У немцев только кофе пьют.

— Туркмены никогда не имели пристрастия к кофе, — возразила Айгуль. — А потом его сейчас днем с огнем не сыщешь.

— Что это за страна, где кофе не сыскать?

— Мы не немцы. И война идет. В аул что ни день похоронка приходит, а ты про кофе вспомнил. При людях такое не ляпни!..

В глазах Курреева вспыхнула злоба, он схватил чайник и швырнул им в Айгуль, она увернулась и заплакала. Нуры тут же опомнился, но долго еще дулся, сопел и наконец попросил у жены прощения. И она заулыбалась ему сквозь слезы, засветилась, словно солнышко из-за хмурых туч. Он увидел прежнюю Айгуль, ту, которую носил в своем сердце еще с той поры, когда между ними еще не было ни Джунаид-хана, ни Мадера, ни треклятой чужбины, разлучившей их.

Любил ли Нуры своих детей? Они его скорее раздражали, нежели радовали. Он не мог привыкнуть к их шуму, беготне...

— В Германии чужие дети без разрешения хозяев к ним и ногой не ступят. — Нуры наблюдал в окно за своими детьми, игравшими во дворе с соседскими ребятами. — Ты, Айгуль, разрешаешь им к нам приходить?

— Жалко, что ли? — простодушно ответила Айгуль. — Двор просторный, и нашим детям одним скучно...

— Когда играют немецкие дети, слышно даже, как муха пролетит. Разговаривают шепотком, взрослым не докучают.

— Самая волшебная музыка на свете, Нуры, — это детский смех.

— Наши же как дикари! — досадливо поморщился он. — Не могут без крика и гвалта.

— На то они и туркменские дети, — спокойно отрезала жена. — Мы не немцы, запомни это, Нуры! Сейчас в каждом доме проклинают фрицев, навязавших нам эту проклятую войну. А у тебя они с уст не сходят.

Айгуль была права, но Курреев не хотел признаться в том даже себе. К его удивлению, жена теперь перестала безропотно соглашаться с ним во всем, как прежде она мягко, но настойчиво уже возражала ему, отстаивая свое мнение, и это больше всего бесило Нуры.

В Конгуре он сторонился всех, держался особняком, будто чужак, приставший не к своей стае, запрещал Айгуль приглашать в дом друзей, подруг, даже родичей — ее и своих. Но в Ашхабад Курреев ездил исправно, говорил, что вот-вот устроится. Однако чекисты, державшие Каракурта под наблюдением, догадывались, что его мысли заняты не только поисками работы.

Интуиция не подвела контрразведчиков. Каракурт, наезжая в Ашхабад, часто пытался незаметно выйти на кого-то, видимо, хотел проверить старые связи. Наконец, когда он посчитал, что усыпил бдительность чекистов, вышел на братьев Бяшима и Алты Ильясовых, которые жили на окраине города. Это были старые контрабандисты, вынужденные оставить запретное ремесло, а теперь работавшие на мясокомбинате...

— Шпионаж и контрабанда — родные брат и сестра, — заметил Касьянов. — Такие люди со своим доходным промыслом легко не расстаются. Интересно, откуда Каракурт знаком с братьями?

Копнули чекисты поглубже и докопались... Еще в тридцатых годах братья сотрудничали с английским консульством в Мешхеде, где под надежной «крышей» работал Джапар Хороз или Буркоз, под чьим контролем находилась агентурная и курьерская сеть английской разведки на территории Туркменистана.

— Тут не обошлось без Кейли, — докладывал Берды Вагиев. — По его заданию Хороз использовал братьев втемную. В последний раз Алты Ильясов проходил по делу Каламова, как его проводник по нашей территории. Это было после смерти Хороза, когда Кейли прибрал к своим рукам всю шпионскую сеть. Алты не знал, кого он довел до иранской границы. Его осудили, но по болезни освободили досрочно.

— Как говорится, вышел в тираж, — усмехнулся Касьянов. — Балласт англичанам больше не понадобился, — и, помолчав, сказал: — Все же Каракурт неспроста отыскал этих проходимцев. Зачем они ему?..

Курреев зачастил к братьям, ночевал у них, поступил работать на мясокомбинат. Казалось, жизнь его текла мирно, спокойно, хотя с семьей жил врозь, если не считать того, что раз в неделю проведывал жену и детей.

Однажды у караван-сарая Курреев увидел худощавого молодого туркмена, интеллигентно одетого, и окликнул его. Тот вздрогнул, замедлил шаг, но не остановился. Нуры посмотрел по сторонам и пустился за ним вдогонку.

— Машат, стой, чертов сын! — Курреев схватил перепугавшегося туркмена за рукав. — Откуда ты взялся? Какими судьбами?

Оба торопливо свернули в переулок и, наспех поговорив, тут же разошлись. Наблюдавшему за Каракуртом чекисту их разговор услышать не удалось.

Чекист знал этого молодого туркмена, сына батрака. Его отец, поддавшись уговорам родового вождя, перебрался в Иран и там вскоре умер. Юноша еще подростком остался на попечении дальнего родича, пас байских овец в Туркменской степи. Влюбившись в самую молодую, но болезненную жену бая, бежал с ней в Туркмению. На Родине к нему отнеслись с теплым участием, да и сам он оказался на редкость способным парнем, поступил на подготовительное отделение сельхозинститута, закончил его с отличием. В институте будущий зоотехник Аннаков зарекомендовал себя общественником, отзывчивым человеком, вступил в комсомол.

На последнем курсе у Аннакова умерла жена, на руках остался ребенок. Правда, он знал, что это произойдет рано или поздно, но все же не терял надежды.

— Я надеялся на чудо, — грустно сказал он друзьям. — Мое самое большое приобретение, конечно, Родина, но счастливым по-настоящему я мог быть со своей незабвенной Аннагуль.

Безутешным было горе молодого человека, вынужденного отдать маленького сына на чье-то попечение. Никого не оставляла равнодушным его трогательная, романтическая любовь с такой трагической развязкой. А друзья, не чаявшие в нем души, старались всячески облегчить его страдание.

Но живой думает о живом. Вскоре после выпускных экзаменов Аннаков, получивший направление на работу в пригородный колхоз, неожиданно женился на медичке Зибагуль, или Зине, как ее называли. Ее мать была астраханской татаркой, отец — туркмен. Друзья Аннакова скептически относились к Зине — не пара она ему. Взбалмошная девица закончила медицинский институт благодаря стараниям отца, начальника одного из управлений Наркомата земледелия республики. Злые языки судачили, что Аннаков прельстился положением тестя. Но о вкусах не спорят, и приятели, гулявшие на скромной свадьбе, от всего сердца поздравляли жениха. За умершим нельзя умирать, говорят туркмены.