Рахим Эсенов - Легион обреченных

Женившись, Аннаков не предпринимал никаких шагов, чтобы перевестись в город, наоборот, не рвался из колхоза, хотя Зина не давала покоя ни ему, ни отцу, считая, что место мужа только в Ашхабаде. Два года отработал на селе молодой специалист, набрался опыта, показал себя хорошим работником. В колхозе ему дали рекомендацию в партию... А когда началась война, его перевели в Наркомат земледелия, назначили главным специалистом управления животноводства, вместо ушедшего на фронт. Как и многие, Аннаков подавал заявление с просьбой направить его в действующую армию, однако из-за сильного плоскостопия его освободили от воинской службы.

Работником он оказался незаменимым, особенно когда в Ашхабаде появились иранские купцы и скотоводы, привозившие рис, сухофрукты, пригонявшие овец в обмен на одежду, обувь, драгоценности. Аннакова, владевшего фарси, приглашали на деловые встречи, куда он ходил с большой неохотой, чаще сказывался больным.

— Как Курреев при встрече назвал Аннакова? — переспросил Касьянов.

— Машат, — ответил Багиев, обстоятельно побеседовавший с младшим лейтенантом Тачевым, который вел наблюдение за Каракуртом. — А по документам он Эзиз. Так его все зовут.

— Туркмены иногда нарекают детей несколькими именами, — заметил Назаров. — Одно приживается, другое как бы в запасе.

— Но ведь встреча с Курреевым испугала Аннакова, — возразил Багиев. — Когда и где Каракурт, бывший резидент абвера, мог познакомиться с батрацким сыном? Может, Аннаков не тот, за кого он себя выдает?..

— Да, загадка какая-то, — произнес Касьянов. — А почему Аннаков избегает встреч с иранцами? Будь я на его месте, то поискал бы среди них знакомых, чтобы сказать: «Смотрите, у вас меня и за человека не считали, а на Родине ученым зоотехником стал, высокий пост доверили...»

— Может, ему неприятно ворошить прошлое, — сказал Багиев. — Или боится быть узнанным, если выдает себя за другого...

— Сколько же таких пар перешли границу в последние годы? Каковы мотивы? — неожиданно поинтересовался Касьянов у Назарова.

— Четыре, товарищ полковник. Мотивы примерно те же, что и у Аннакова. — Назаров сразу уловил ход мыслей старого чекиста. — Почти в одно время все попросили разрешение остаться жить в Туркменистане. У всех истории похожи. Я их устраивал на работу, помогал жилье получить... Немцы, когда хотят кого-то внедрить, на такие штучки мастаки, да только к этим влюбленным парам они никакого интереса не проявляли. К тому же один из молодых мужчин умер, двое воюют на фронте.

— Уж больно у Аннакова история романтичная...

Разыскав братьев Ильясовых, Нуры возлагал на них большие надежды: все-таки троюродные дядья по материнской линии. Глядишь, деньгами помогут, может, и за кордон переправят. Будучи в Иране, Каракурт знал, что те сшивались в Мешхеде вокруг рыжебородого петуха, как он называл Джапара Хороза, оказавшегося однолюбом — не переметнулся окончательно к немцам, продолжал служить англичанам. Будто чуял, что германский корабль даст течь. Так уж и однолюб?! Каракурт сам «совратил» его: в тридцать шестом году он по заданию Мадера натравил на Хороза иранскую полицию. Его арестовали, держали в зиндане, пока не вмешался английский консул. Рыжебородого освободили, но не за спасибо — поклялся на Коране, приложив к тому подписку, что будет служить тайной полиции Ирана, поставляя ей те же материалы, что и для англичан. Особо оговорили лишь информацию о прогрессивных деятелях страны и поведении эмиграции.

— Хороший... человек, — благодушно улыбнулся Бяшим, тощий, будто прокаленный солнцем, пожилой человек со слезящимися глазами.

— Ты про этого рыжебородого шакала? — Алты чуть помоложе брата, такой же поджарый. Глаза осоловевшие — часа два назад в компании с братом и Курреевым вдоволь накурился терьяку и теперь пребывал, как и те, в блаженном состоянии. — Лицедей, однако... В Мешхеде все туркмены от него шарахались, как от прокаженного. Людей, шакал, продает... А для тебя, брат, был хорош потому, что ты сам изрядный простофиля. Он тебе крохи давал, а себе куш отхватывал...

— Зато мы беды не знали тогда, меле ёрга [40] Меле ёрга — гнедой иноходец. Так пристрастившиеся к терьяку иносказательно называли опиум. у нас не переводился. И нахлебников у нас не было. — Бяшим осторожно глянул на Нуры, кейфовавшего на кошме и, возможно, слышавшего попреки родственников. — Чтобы на мысгал заработать — набегаешься. А теперь еще вот с племянником делись. Нет, чтобы самому принести.

— Откуда? — Алты тоже с опаской посмотрел на Нуры. — Сам зубами щелкает.

— Будь у меня золото в швейцарском банке, знал бы что делать...

— Толку-то от этого золота? Оно сейчас как жаркое из еще неродившегося зайца.

— Это вы мои косточки перемываете? — Нуры со злой усмешкой подсел к дядьям. — Чем чужое считать, лучше помогите!..

— С ними, — Бяшим похлопал по ногам, — я и до Багира [41] Багир — предгорное село неподалеку от Ашхабада. не дойду...

— И не надо! Ты знаешь иранского приказчика Мамедяра?

— Знаю. Он гурты овец на мясокомбинат пригоняет.

— Ты пойди к нему... — Нуры зашептал на ухо Бяшиму. — Понял? — и, не дожидаясь ответа, уставился на Алты: — Надеюсь, у тебя ноги не болят? Сможешь ради племянничка прогулку совершить?

— Не смотри так на меня, не боюсь, — тихо заговорил Алты. — Хочешь к своему золоту уйти? Напрасно. Мы с Бяшимом видели все — и золото, и красивых женщин, и сладкую жизнь... Чем человек богаче, тем беспокойнее его жизнь. На своей шкуре испытали.

— Не слушай ты его, Нуры! — плаксиво воскликнул Бяшим. — Он тебе сейчас банки начнет рассказывать...

— А почему не рассказать, если из добрых побуждений.

— Ну, давай, рассказывай, — снисходительно проговорил Курреев.

— Как-то аламаны разграбили город и скрылись в горах, — начал Алты. — Вечером атаман разбойников призвал к себе лазутчиков: «Сходите в город, поглядите, чем заняты горожане?» Вернулись лазутчики, сообщили: «Собрались всем городом и плачут, да еще с причитаниями...» Предводитель приказал своему воинству напасть еще раз. Аламаны обобрали жителей до ниточки. А вечером лазутчики опять пробрались и увидели знакомую картину: горожане обливались горючими слезами. Атаман снова отдал приказ: значит, есть что оплакивать. Грабители унесли из города все, что смогли. В третий раз побывали в городе лазутчики и с удивлением доложили: «Горожане собрались на площади, поют, танцуют, вино пьют... Словно их и не грабили!..» И атаман повелел своему отряду сниматься. «Так могут веселиться только очень бедные люди, — сказал он. — Теперь у них ничего не осталось...»

Алты горестно вздохнул и продолжил:

— Мы с братом были богаты. А потеряли богатство — покой обрели. Но остались без семьи, друзей, ни кола ни двора... Аллах все видит. Нечестно нажитое не приносит счастья. Зато на родной земле живем, здесь родились, здесь и умрем... Мы ведь всю жизнь дрожали, каждый миг ждали — вот придут, вот арестуют. Отсидели — и успокоились...