Рахим Эсенов - Легион обреченных

— Ты мне мозги не тумань! — взъярился Каракурт. — Поможешь?

— Не сердись, Нуры, сделаю как хочешь. Смотри, не пришлось бы потом локти кусать...

В день, когда Мамедяр появился на мясокомбинате, Каракурт засветло пришел к братьям. С вечера зарядил дождь. Пораньше потушили лампу, прикорнули на кошме. Ночью Курреев, не зажигая огня, разбудил Алты, а Бяшим проснулся сам. Алты вырядился в одежду Каракурта, а тот надел на себя дядин халат и тельпек.

— Будешь идти, — напутствовал Каракурт, — держись прямо, старайся, как я, шагать легко, ноги не волочи.

Выйдя на дорогу, Алты зашагал подпрыгивающей походкой. Колхозные подводы возвращались с мелькомбината, куда сдавали ячмень нового урожая. Старый контрабандист сразу учуял, что за ним увязалась тень, неотступно следовавшая от самой мазанки.

Действительно, в темноте младший лейтенант Тачев принял его за Каракурта. Когда тот сел в первую нагнавшую его подводу, он уцепился за последнюю и доехал до развилки дороги на Конгур, где соскочил и Алты. Чекиста поначалу обескуражила поездка Каракурта в неурочный час, но, наслышанный о его неуравновешенности, к тому же больная фантазия опиомана может толкнуть на все, он воспринял ее как должное. И молодой контрразведчик, пока не подозревая о своей оплошности, проводил Алты до самого дома Курреевых, где тот постучался в дверь, и ему отворила удивленная Айгуль.

Тем временем переодетый Каракурт держал путь по другой дороге к холмам, где табором стояли иранцы, собиравшиеся с рассветом двинуться к границе, домой. Мамедяр, с которым договорился Бяшим, уже ждал Курреева, представившегося коммивояжером одной берлино-стамбульской торговой компании, другом самого Вели Кысмат-хана. Для весомости назвался и родичем самого Кульджана Ишана, возглавлявшего в иранской Хасарче «Туркменский национальный союз».

— Мне достаточно имени уважаемого Вели Кысмат-хана, — приторно улыбался приказчик круглыми холодными глазами, догадываясь, с кем имеет дело, — чтобы выручить вас из беды... А знакомство с родственником досточтимого Кульджана Ишана льстит мне. Надеюсь, ни ваш родственник, ни ваша компания не забудут моей доброты и риска? В наш лживый век стало опасно помогать даже единоверцам. Я сам свидетель, как один правоверный выдал зеленым фуражкам такого же правоверного...

— Мамедяр-агайи, — перебил Каракурт, едва шевеля посиневшими от страха губами, — я понял вас и в долгу не останусь. А пока возьмите это, — и протянул приказчику два массивных билезика [42] Билезик — позолоченный браслет из серебра, украшенный драгоценными камнями. старинной работы. — Наша компания солидная, она не забывает истинных друзей.

— Странные люди шурави [43] Шурави — советский. , — Мамедяр оценивающе взвесил на руке дорогие браслеты, — никакого понятия о своей выгоде... Мы хотели обменять на золото и драгоценности свой рис, кишмиш, муку и урюк, живых баранов. Не меняют! Сдают за спасибо в фонд обороны государству, а сами впроголодь живут... Хорошо, правительство республики кое-что закупило, иначе мы и дорогу бы не оправдали...

Еще долго тянул дошлый приказчик из Каракурта жилы, пока не получил от него расписку, что обязуется сполна рассчитаться с Мамедяром в Иране.

В то же утро Каракурт открыто перешел границу через контрольно-пропускной пункт, предъявив подлинные документы иранского чабана, который, заболев, за день до того был помещен в ашхабадскую больницу, а паспорт его хранился у приказчика.

Так Каракурту еще раз удалось ускользнуть за кордон. Он стал опасен, поскольку понял: Ашир Таганов и Ашир Эембердыев — одно и то же лицо, советский разведчик. И теперь Каракурт, чтобы как-то выкрутиться в глазах немцев, может выдать Таганова.

Больше всех за Ашира терзался Иван Касьянов. У самой цели был парень! Счастье, если успеют отозвать... Стареешь, браток, казнился бывалый балтиец. И он воспроизводил в памяти допросы Каракурта, день за днем, его показания... Предатель, спасая свою шкуру, выдавал секреты своих хозяев, называл явки, имена известных ему гитлеровских агентов и их сообщников, всех, с кем прямо или косвенно перекрещивались его шпионские дороги. Он рассказал много ценного, посвятил во многие тайны абвера и СД. Даже его хождения по Ашхабаду вывели чекистов на весьма интересный «объект», о котором никто и не подозревал.

По дороге на Мешхед Каракурт хотел улизнуть в Хасарчу, но Мамедяр вцепился в него мертвой хваткой. До самого города с него не спускали глаз.

В Мешхеде Каракурт знал многие явки, известно ему было и местонахождение Черкеза. Правда, он выдал эти адреса чекистам, которые, пользуясь присутствием на территории Ирана советских войск, не замедлят их обезвредить, но все же надеялся, что Черкеза не арестовали. Курреев всегда верил этому парню, да и терьяк у него никогда не переводился, для Нуры трубочку-другую никогда не пожалел. Где еще такого простака отыщешь? Уж он-то земляка в беде не оставит, поможет откупиться от Мамедяра.

К счастью, Черкез отыскался. Мадер вовремя позаботился сменить вывеску фирмы, и теперь тот представлял торговую компанию Турции: спрос на немецкие товары в Иране упал, особенно после того, как Красная Армия, громя фашистов, вступила на территорию Польши, Румынии, Чехословакии...

Черкез, пока ничего не ведавший о Каракурте, встретил приветливо, но за внешней беззаботностью и веселостью хозяина дома, осунувшегося, постаревшего, гость все же углядел плохо скрытую печаль.

— Что стряслось? — Каракурт по-своему понял состояние Черкеза: может, Мадер взбучку дал, или победами красных опечален.

— Джемал... — в глазах Черкеза стояли слезы, — нет ее больше. Умерла в Берлине. Ей снова нельзя было рожать... Я только что оттуда.

Вот почему Черкез уцелел от ареста — его спасли похороны Джемал, решил Каракурт. Он подумал об Айгуль. Как бы сам отнесся к ее смерти? Так же горевал бы, как Черкез? Зевнул, потянулся, его всего ломило. Знакомое чувство: организм требовал опия.

— Меня сердце редко обманывает, — Черкез растирал виски. — Перед смертью Джемал мне приснилось родное урочище. Будто живем мы с ней в родительской мазанке, посадили вокруг живую изгородь. Выросла она высокой, зеленой. И вдруг кто-то воровски вырубил ее всю под самый корень. Проснулся ночью с болью в сердце, думаю, неужели аллах лишит меня живой изгороди, моей верной опоры на чужбине? Лишил. Нет моей Джемал.

Черкез умолк, думая о своем... А как Джемал тревожилась за него: агенты-двойники, как правило, редко умирают своей смертью. Но больше всего ее угнетала чужбина, и умерла она, пожалуй, от безысходной тоски по Родине. Еще Шаммы-ага говорил: «Орлы выводят своих птенцов только в родном гнезде». А Джемал хотела иметь ребенка хоть на чужбине...