Рахим Эсенов - Легион обреченных

— С кем вы останетесь? — говорил Таганов Фюрсту. — Командиров найдете, а грамотных, знающих языки пропагандистов? Едва ли... Пойдут ли тогда за вами люди? Справедливо, когда вы арестовываете предателей, но зачем же подозревать людей, честно исполняющих свой долг?.. Не стоит придираться к некоторым туркестанцам, несдержанным в выражениях, обронившим какие-то неосторожные фразы. Вы же сами знаете, что в том виноват один лишь Мадер, который любил строить из себя демократа, заигрывал с людьми. Вот и разболтался народ...

И Фюрст согласился с Тагановым, а потом убедил и Брандта, который знал Ашира по «лесной школе» в Луккенвальде. А если представитель СД о ком-то печется, значит, неспроста. Но солдатам и унтер-офицерам не давали покоя, изматывая муштрой, донимая мелкими придирками. Новый командир дивизии ввел строжайшие запреты. Перед строем был зачитан приказ: за самовольную отлучку из лагеря — расстрел, за общение с местными жителями — расстрел, за хождение около леса — расстрел!..

Снова лагерь для военнопленных под Варшавой. И снова Таганов шел сквозь строй измученных, голодных, но не сломленных людей. Их надо поддержать, дать им надежду, направить их ненависть на борьбу. Но разве им скажешь, что ты свой и только думаешь об одном: как вызволить их из фашистской неволи? Как тяжко все время быть не тем, кто ты есть: веселиться, когда тебе грустно, спорить, когда тебе хочется молчать; соглашаться, когда надо возражать, доказывать, убеждать... И откуда только взять силы? Разведчика поддерживало только сознание того, что он послан своим народом, родной партией, которые ждут от него исполнения сыновнего долга.

В Варшаве Ашира опять ждал сюрприз. Знакомый шофер такси, предупредивший в прошлый раз об инсценировке с покушением на Вели Каюма, передал от Альбатроса, что из Ашхабада бежал Каракурт. Лукман видел его в Иране, но задержать беглеца не удалось. Не исключено, что тот держит путь в Германию.

Фюрст, видимо, понял, что чекисты водили его за нос, втянув в игру в эфире. Ни одна группа, посланная по шифровке Каракурта, назад не вернулась... Высшие чины вермахта остыли к идее заброски крупного десанта в советский тыл. Это была чистейшей воды авантюра. Надоели им и бездействующие «остмусульманцы». Был отдан приказ о переименовании дивизии, так и не собравшей одной десятой личного состава, сначала в ост-мусульманский полк, а затем в батальон... Обер-штурмбаннфюрера, сиречь подполковника СС, спихнули на должность заместителя капитана Брандта, а батальон решили послать в Белоруссию на борьбу с партизанами. Правда, Фюрст ведал еще службой безопасности, и потому Брандт побаивался своего заместителя. Фюрст все же надеялся освободиться от направления в эту треклятую Белоруссию, где за каждым деревом партизаны...

И вот этот «сюрприз». Каракурт увеличивал шансы Фюрста. С помощью предателя гестаповец мог провалить Таганова, попытавшись втянуть в какую-либо авантюру, и сделать себе карьеру на разоблаченном им советском разведчике и трупах туркестанцев.

— Что хочет от меня Центр? — спросил Таганов после некоторого раздумья.

— Возвращения... — Связной не сводил с Ашира внимательных глаз.

— Это приказ?

— Вам дано полное право вернуться домой... Центр считает, что вам на месте виднее, и будет согласен с любым вашим решением. Под угрозой ваша личная безопасность.

— Передайте Центру, — Таганов говорил четко и кратко, — что я благодарю за доверие. Постараюсь его оправдать. Возвращаться с полпути не могу. Надеюсь, меня поймут.

Ашир больше всего боялся высоких слов, тем более обращенных к своим. Разве надо Мелькумову и Касьянову говорить о том, что он не может оставить людей, надеявшихся на него, связывавших с ним свое возвращение на Родину. Бросить их, значит, предать дело, которому отдано столько сил.

Центр был прав, беспокоясь за жизнь разведчика, и Таганову, действительно, угрожала опасность, но с другой стороны.

Из зондеркамеры выпустили Джураева. Он шел озираясь. Ему надо пройти через весь лагерь, чтобы добраться до спасительных дверей канцелярии Фюрста. Когда оставалось каких-нибудь два десятка шагов, не выдержал, побежал. Но что-то просвистело в воздухе, и Роберт с воплем повалился на ступени крыльца. Меж лопаток у него торчала рукоятка тяжелого немецкого тесака.

На шум выскочили Фюрст, Брандт и несколько фашистских офицеров с автоматами. Они молча глядели на корчившегося у их ног провокатора, который вскоре откинул голову, ощерившись золотой челюстью, и уставился остекленевшими глазами на гитлеровцев. Неподалеку угрюмо стояла толпа солдат.

Окрик застрял в горле у Фюрста. Не решаясь повернуться спиной, он попятился назад, в канцелярию. Офицеры открыли огонь поверх солдатских голов. Туркестанцы расходились молча, нехотя.

Несколько позже, когда Фюрст и Брандт остались вдвоем, командир батальона схватился за голову:

— Как мы будем вдевать с такими солдатами? Это же бандиты, басмачи! Это почти партизаны! Нет, я не могу отправляться воевать с таким батальоном!..

— Постарайтесь уж как-нибудь, — вяло усмехнулся Фюрст. — Впрочем, приказы фюрера не отменяются, капитан.

На исходе был май 1944 года. С полей Западной Белоруссии давно сошел снег, лили холодные дожди. Но запоздалая весна брала свое, хотя минувшая зима была суровой, как и все военные зимы. Над землей струился пар и деревья выбросили уже клейкие зеленые листочки поляны и опушки леса покрылись изумрудным разнотравьем.

От станции Юратишки батальон «остмусульманцев» черной лентой растянулся по шоссе, направляясь в отведенные казармы. В нем насчитывалось свыше восьмисот солдат, хорошо вооруженных и специально обученных для борьбы с партизанами, Среди немецких офицеров в штабе и отделе разведки было и несколько рьяных предателей из числа туркестанцев, выслуживших у врага офицерское звание.

По сведениям фашистской разведки, в этом районе вели активные боевые действия ряд партизанских отрядов, в том числе особый чекистский отряд «Неуловимые» под командованием майора Морозова. Таганову нужна была связь с ним. И он решил навестить семью Пашкевич, жившую на отшибе, в третьей хате от леса. Почти все взрослые — отец, два сына и дочь — ушли в партизаны.

Таганов не сразу заявился туда. Зашел в один дом, в другой... И всюду разворачивал сверток, предлагал теплую пуховую шаль и вязаные немецкие перчатки из козьего пуха.

— Хочу сменять на сало и бутыль самогона, — лицо у Ашира было измученное. Щеки ввалились, под глазами мешки. Ему стоило невероятных усилий вести двойную жизнь. — Задарма отдаю...

Не очень-то приветливо встречали его в крестьянских избах: «Басурман, а сала с самогоном захотел? Ишь ты!», «Немчуре уже полицаев мало, так они раскосых к нам подсылают». Другого приема Ашир и не ожидал.