Чингиз Абдуллаев - Адаптация совести

— Дайте мне телефон, я с ним поговорю, — попросил Дронго.

— Он в машине, там есть оборудование для переговоров, — показал на большой автофургон Салматов.

В сопровождении двух полковников Дронго влез в фургон. Больше никого не пустили. Эмма осталась на улице, рядом с остальными офицерами, хотя по ее лицу было видно, как ей хочется оказаться в этом фургоне. Дронго набрал номер и подождал ответа.

— Слушаю, — раздался голос Баратова.

— Доброе утро, Вениамин Борисович, — негромко и спокойно произнес Дронго.

— Для меня оно не самое доброе, — усмехнулся убийца, — но все равно спасибо, что обратились по-человечески. Даже по имени-отчеству. Насколько я могу понять, вы прилетели в Волгоград? Судя по тому, что они не начинали штурм моего номера, они, очевидно, ждали вас и кого-то из руководства. Казбек Измайлович тоже прилетел, чтобы покопаться в моих мозгах?

— Нет. Он остался в Москве.

— Тогда Резунов точно с вами… В общем, спасибо. Благодаря вам я прожил несколько лишних часов. Успел даже посмотреть какой-то детективный фильм по телевизору. Довольно интересно, хотя я никогда не любил детективов.

— Вкусы иногда меняются.

— Только не у меня. Я уже не смогу измениться, это вы поняли. И я понял. Только здесь и сегодня понял, что никогда не смогу измениться.

— Почему вы остались?

— Поэтому и остался. Куда мне бежать? От вас я легко уйду, а куда мне бежать от самого себя? Я ведь не идиот, не маньяк, каким вы меня на самом деле считаете. Я обычный человек — может, даже неплохой человек, который хотел всего лишь обычного человеческого счастья. У меня не получилось. Не знаю, кто в этом виноват. Но все вышло так глупо…

— Зачем вы взяли заложницу?

— Мы с ней пьем чай, у нее с собой оказался кипятильник. Я просто подумал, что если она будет рядом, меня убьют не сразу. А почему вы не пришли ко мне на переговоры? Испугались?

— Меня не пустили, — честно признался Дронго, оглядываясь на Резунова. — Вы же понимаете, что я бы не испугался.

— Знаю. Возможно, они правы. Пускать такого известного эсперта, как вы, к вооруженному преступнику, который должен испытывать к вам дикую неприязнь… Я их понимаю.

— Поэтому мне разрешили вам позвонить.

— И, наверное, опять подслушивают наш разговор, — понял Баратов. — Неисправимые люди. Они думают, что таким образом сумеют разгадать мою тайну. А никакой тайны нет. Есть только одна общая трагедия, в которую превратилась моя жизнь и жизнь женщин, с которыми я знакомился.

— Вам нужно отпустить заложницу, — посоветовал Дронго. — Ее внучка прибежала сюда и очень волнуется за свою бабушку.

— Скажите, что такой насильник, как я, не очень опасен для ее бабушки. Я ведь не геронтофил, — невесело пошутил Баратов.

— Не шутите. Лучше отпустите ее. Пусть медленно выйдет из вашей комнаты.

— Она мне не нужна и может уйти. Если вы сами придете за ней.

Дронго снова взглянула на Резунова. Тот покачал головой.

— Мне могут не разрешить, — сказал Дронго.

— Тогда она умрет вместе со мной, — спокойно решил Баратов.

— Зачем? Вам мало убитой сегодня Тороповой?

— Не нужно так говорить. Вы же знаете, что это был несчастный случай.

— Какой несчастный случай, Вениамин Борисович? Это было убийство, хорошо спланированное и продуманное в деталях, как вы обычно и делаете. Номер вы сняли по поддельному паспорту на имя Неверова, прибыли в Волгоград утром, чтобы вас здесь не видели, договорились о встрече…

— Перестаньте…

— Наверное, даже маску с хлороформом заранее приготовили, — добивал своего собеседника Дронго, — а теперь уверяете меня, что это был несчастный случай…

— Хватит, — крикнул Баратов, — не нужно больше говорить об этом!

— А если вы все понимаете, тогда чего ждете? — поинтересовался Дронго. — Какой вариант вы для себя выбрали? Погибнуть при штурме вашего номера? Или сдаться и попытаться рассказать на суде все, что с вами произошло? Вы можете потребовать суда присяжных и честно изложить им свою исповедь. Не уверен, что они проявят снисхождение, но, возможно, найдутся такие, кто постарается понять вашу судьбу.

— Они не поймут, — уверенно заявил Баратов, — и никто не поймет. Мне нет оправдания и нет снисхождения. Значит, так и должно быть.

— Вы отпустите женщину?

— А вам какая разница? Вы ведь аналитик, эксперт по проблемам преступности. Должны мыслить глобально, разоблачать таких подлецов, как я. Что вам жизнь пожилой уборщицы? Извините, она меня поправила. Она не уборщица, а горничная.

— Если бы мне было все равно, я не прилетел бы в Волгоград, не стал бы вам сейчас звонить. Или это вам тоже сложно понять?

Баратов молчал. Долго молчал.

— Предположим, что я понимаю ваши мотивы. Может быть, и понимаю. Но все равно ничего изменить нельзя. Или вы можете меня отпустить?

— Предположим, что могу, — ответил Дронго, стараясь не смотреть на выражение лиц обоих офицеров, стоявших рядом с ним. — Но зачем вам свобода? Чтобы опять убивать? Сегодня вы окончательно поняли, что иначе существовать не можете. Вы уже заражены этим вирусом «бешенства». Тогда скажите, что с вами нужно делать?

— Пристрелить как бешеную собаку, — невесело усмехнулся Баратов. — Вы к этому выводу меня толкаете?

— Нет. Повторяю: если бы вас хотели пристрелить, меня бы не привезли в Волгоград и не разрешили бы с вами разговаривать.

— Что вы хотите?

— Сначала скажите вы: что вам нужно? Вы ведь требовали, чтобы меня нашли.

— Хотел напоследок поговорить с вами. Вы единственный человек, который пытался меня понять. Я уверен, что сегодня меня все равно убьют, но вы хотя бы расскажете всю правду. Все, что было со мной. Может, я на это рассчитываю. А теперь скажите, что вам нужно от меня?

— Отпустите женщину и сдавайтесь, — посоветовал Дронго, — а я обещаю вам, что вы вернетесь в Москву живым.

— Вернусь куда? В свою камеру?

— Ничего иного я обещать не могу, — признался Дронго.

— Хотя бы честно, — пробормотал Баратов. — Ладно, давайте заканчивать, а то уже утро. Я отсюда вижу, как на соседних балконах стоят люди. Всем интересно зрелище, когда меня будут убивать как бешеную собаку. Плебс всегда жаждал «хлеба и зрелищ». Наверное, уже приехали журналисты, чтобы заснять этот волнующий момент.

Дронго промолчал. Ему не хотелось лгать. Кроме Эммы, прилетевшей из Москвы, там уже было несколько местных журналистов. Работали сразу две камеры.

— Вот так, — удовлетворенно произнес Баратов. — И еще одна личная просьба… — Он замялся, словно подбирая слова. — Понимаю, что это не ваше дело, но, если сможете, передайте матери Ирины, что это был несчастный случай. Я ее не убивал. Не хотел убивать, — поправился он. — Скажите ей, что я очень сожалею. Скажете?