Николай Далекий - Ромашка.

Подполковник подошел к вынутым из шкафчика инструментам, повертел в руках обруч, пробуя, как действуют зажимы.

— Спросите его, где и у кого он получил записку, скажите, пусть он говорит правду — только правдивые показания могут облегчить его положение.

Оксана давно уже ожидала этого главного, узлового вопроса. Какой–нибудь исключительно удачный ответ мог оказаться спасительным для Андрея. Она учитывала, что должна абсолютно точно переводить все вопросы и ответы: в комнате находился полицейский, внимательно прислушивавшийся к допросу, кроме того, кто–нибудь из немцев мог знать несколько русских слов… Подсказка могла вызвать подозрение, погубить… И все же, чтобы помочь Андрею, она готова была пойти на риск, каким бы огромным он не был. Но на этот раз ее выдумка оказалась бессильной. Любая ложная версия о том, как мог попасть комочек ваты с запиской в мундштук папиросы собственной набивки, казалась вздорной, удручающе неправдоподобной. Существовала только одна версия — истинная…

— Говорите правду. Слышите? Правдивые показания могут облегчить ваше положение. Где и когда вы нашли…

Точно не сумев подобрать нужное слово, Оксана запнулась. В ту же секунду за ее спиной у стены беспокойно и настороженно зашевелился полицай.

— …получили записку, — поправилась девушка. — Где и от кого? Не лгите, это не поможет.

— Какую записку?

Девушка оглянулась на подполковника.

— Он спрашивает, какую записку.

— Переведите еще раз, чтобы он говорил правду. Последнее предупреждение. Скажите, что через минуту он запоет у меня, как соловей по нотам.

Андрей ответил, что он не понимает, о какой записке идет речь.

Подполковник подошел и ударил юношу резиновой палкой по голове. Андрей пошатнулся и повернул голову.

— Не оглядываться! — завопил подполковник и ударил еще раз. — Ты будешь говорить правду, грязная свинья?

Оксана перевела. Андрей пожал плечами.

— Но я говорю правду.

Снова вмешался полицейский.

— А вы, барышня, спросите, почему он удирал от нас? Чего это он так испугался?

У Андрея был готов ответ.

— После ранения у меня начали появляться припадки. Вроде как псих… Вдруг срываюсь с места, бегу и где–нибудь прячусь. Так получилось и в этот раз. Это от контузии. Я ни в чем не виноват.

— Что он говорит? — нетерпеливо спросил подполковник.

Оксана перевела вопрос полицая и ответ Андрея.

— Пусть полицейский слушает и молчит, — недовольно сказал подполковник. — Все ясно! Сейчас мы заставим его говорить. Господин капитан, халат!..

В комнате стало тихо. Шаги и легкий шорох ткани сопение подполковника. Тонкая струйка крови текла по худой шее Андрея. Оксана оглянулась. Гитлеровцы натягивали на себя халаты из плотной серой ткани, глухие спереди, завязывавшиеся сзади на тесемки. Оксана поняла — спецодежда. Мундиры должны быть чистыми. Все предусмотрено… Сейчас Андрея начнут пытать

— Господин подполковник, разрешите сделать ему последнее внушение? — спросил капитан.

— Вы думаете, поможет? Попробуйте. Только недолго…

Капитан подошел к Оксане и прикоснулся к ее плечу кончиками мягких пальцев.

— Переведите. Слушай, Андрей Савченко. Ты, очевидно, храбрый и умный человек. Мы уважаем храбрецов, даже если они наши враги. Но храбрость, проявляемая бесцельно, — это глупость. Сейчас твоя храбрость глупа и бесцельна. Мы уже знаем главное. В записке указано название нового полка, недавно прибывшего сюда, в Полянск. Таким образом, записка написана кем–то из русских, работающих на аэродроме, и она предназначена для тех, кто должен передать эти сведения по радио. Мы уже нашли один радиопередатчик, тебе это. должно быть, известно. То, что ты попал в наши руки, не случайность… За тобой следили. Если ты не глуп и достаточно сообразителен то можешь сделать правильный вывод: среди вас имеется человек, состоящий у нас на службе. Ты ведь уже гам догадываешься об этом… Со временем этот агент выдаст нам всех твоих товарищей. Как видишь, упираться, молчать для тебя не имеет никакого смысла. Учти, мы найдем твою мать, любимую девушку, и они будут мучиться, обливаться кровью у тебя на глазах. Зачем такие ненужные страдания и жертвы? Ведь если ты нам все расскажешь, это не будет предательством: тебя и твоих товарищей уже предал другой. От этой железной логики не уйдешь. Жизнь дается человеку только один раз. Один раз, Андрей Савченко! Об этом тоже следует подумать… У тебя есть путь к спасению: нам нужны смелые, храбрые люди. Мы могли бы перебросить тебя в другое место, и ты бы работал, не боясь мести, в безопасных условиях. Твоя жизнь в твоих руках, Савченко. Решай.

Голос капитана, даже когда он говорил о железной логике, звучал дружелюбно и ласково, но с такой долей приторной фальши, что Оксана, переводя его слова, испытывала тошноту.

— Меня принимают за кого–то другого. Поверьте, я не понимаю, о какой записке они говорят. Это недоразумение. Клянусь, я не получал записки, у меня нет товарищей.

Как только Оксана перевела первую фразу ответа Андрея, капитан отдернул пальцы, словно ожегся об ее плечо. Подполковник захохотал: ему было приятно, что внушение капитана ни к чему не привело. Он, видимо, был убежденным сторонником других, более эффективных методов следствия.

Оксана слегка откинулась назад и нащупала спиной спинку стула. Ей нужна была опора, она знала: сейчас подполковник пустит в дело свои инструменты, и боялась, что, потеряв сознание, может сразу же свалиться со стула.

Все дальнейшее походило на ужасный, мучительный полусон. Очевидно, так чувствует себя человек во время тяжелой операции, когда наркоз уже прекращает свое действие, сознание возвращается, но чувства притуплены, тело кажется чужим, окаменевшим. Оксана переводила то, что ей приказывали переводить, и словно откуда–то издалека слышала свой голос, казавшийся странным, омертвевшим, точно был он записан прежде на пластинку или пленку и теперь его воспроизводил какой–то звуковой аппарат. «Говори правду!», «Свинья, кто дал тебе записку?», «Кто твои товарищи?», «Кто тебя послал?», «Кто должен был встретить? Говори! Ты у меня скажешь правду, негодяй!»

Почти все инструменты подполковника были испробованы на Андрее. Он стоял в углу на коленях, со связанными за спиной распухшими, исколотыми, окровавленными руками, прислонившись плечом к стене, чтобы не упасть. Подполковник, обессиленный, со злым, розовым, покрытым испариной лицом, курил сигарету и наблюдал, как обер–ефрейтор пристраивает на голове юноши обруч.

Андрей вдруг всхлипнул, спина его задрожала. Оксана услышала тихие слова:

— Не виноват… Люблю, верю… Глупо все… Последний раз… До конца… Прости…

Он обращался к ней, прощался с ней, говорил ей последние слова любви.