Николай Далекий - Ромашка.

Румянощекий капитан был у себя в кабинете. Он рассеянно поклонился девушке.

— Присядьте, пожалуйста, Шеккер. Я вас вызвал на минутку. Сейчас приедет подполковник.

Гитлеровец был сильно расстроен. Очевидно, у него имеются какие–то крупные неприятности по службе. Эти неприятности связаны с Андреем. Андрей убежал?! Оксана готова была вскрикнуть от радости. Однако мысль о побеге была такой сказочной, такой невероятной, что, на мгновение ярко вспыхнув в мозгу девушки, тотчас же погасла. Нет, от них ему не убежать. Они вцепились в него мертвой хваткой.

Оксана заметила на столе у капитана странный предмет — круглую жестянку с зазубринами по краям. Это, пожалуй, было донышко обычной консервной банки, вырезанное острым ножом. Донышко лежало возле чернильного прибора на куске старой смятой газеты и казалось залитым темной патокой. Вчера этой жестянки на столе не было.

— Пойдемте, Шеккер, — торопливо сказал капитан, услышав, что к дому подъехала легковая машина.

Они поспешно сбежали по лестнице на нижний этаж и встретили мрачного подполковника. Он не поздоровался, не остановился, пошел вглубь коридора. Капитан и Оксана двигались за ним. Впереди появились солдат и обер–ефрейтор. Откозыряв, открыли дверь. Капитан ускорил шаги, опередив подполковника.

— Осторожно, есть выбитые ступеньки.

Один за другим начали спускаться вниз. Воздух был затхлым, тяжелым. Как только ступеньки кончились, капитан уклонился вправо и произнес негромко:

— Осторожно…

Оксана увидела у стены что–то длинное, покрытое куском ржавого промасленного брезента. Это мог быть куль соломы или мешок, но девушка прошла мимо, почти припадая к противоположной стенке: то, что лежало на полу, почему–то вызывало у нее инстинктивный страх. Солдат открыл железную дверь, ведущую в помещение подвала. Оксана ожидала, что она сейчас увидит Андрея.

Но подвал был пуст. Лучи фонарика скользнули по вороху смятой перерытой соломы, укрывавшей цементный пол, и осветили стену.

— Переведите.

Оксана увидела выцарапанные на плотной штукатурке буквы и похолодела. Три слова: «Верю, люблю, боюсь». Она перевела на немецкий эти три слова.

— Что они могут означать? — спросил подполковник.

Девушка повторила свой перевод.

— Я понял! — раздражительно дернул плечом подполковник. — Какой смысл? Возможно, для русских эти слова имеют какое–то особое, символическое значение.

— Нет. Есть символические слова: вера, надежда, любовь. Раньше этот религиозный символ изображался в виде креста, якоря и сердца. Но тут не совпадает: третье слово не «надеюсь», а «боюсь». Значит, не надежда, а страх.

— Ну, страха у него было достаточно, — мрачно сказал капитан.

— А во что он верил?! — рявкнул подполковник. — Во что могла верить эта проклятая скотина?

Оксана знала, кто выцарапал эти слова, и понимала, что они должны означать: «Верю тебе, люблю тебя, боюсь за тебя». Это хотел сказать ей Андрей. Он догадался, что ее приведут сюда. Он боялся, что на допросе, видя, как его мучают, Оксана не выдержит и выдаст себя. Он — умер.

— А кто написал эти слова?

Переводчица могла позволить себе задать такой вопрос, не вызывая подозрений.

— Тот, кого мы допрашивали вчера, — сказал капитан. — Он нашел в соломе жестянку — крышку консервной банки, сперва выцарапал слова на стене, а затем перерезал этой жестянкой горло.

Теперь не оставалось никаких сомнений: ее Андрей мертв. Она слышит траурную мелодию, она видит, как склоняются к земле знамена…

— Слушайте, как вас… — повернулся к девушке подполковник.

— Анна Шеккер, — поспешно подсказала Оксана.

— Слушайте, Шеккер, ведь он еще вчера бормотал эти слова. Не так ли?

— Да, он бормотал… Я переводила вам все дословно. Слова «верю, люблю» он повторял особенно часто, но слова «боюсь» я не помню. Такого слова я ни разу не слышала.

Подполковник еще раз скользнул фонариком по стене.

— Мерзавец! Грязная свинья. Он одурачил нас, как мальчишек. Надпись сфотографировать и стереть. Солдата, который не осмотрел солому, под арест на пять суток. На десять! Свинья.

Бормоча проклятья, подполковник вышел из подвала. Капитан вежливо пропустил Оксану вперед. На ступеньки лестницы, ведущей наверх, падал сеет, и Оксана еще раз увидела у стены что–то, покрытое куском грязного брезента и теперь смутно напоминавшее форму человеческого тела. Это было тело Андрея.

В правой руке Оксана все еще держала успевший увянуть цветок цыганочку. Она вспомнила о нем. И когда проходила мимо, то, не глядя вниз, разжала пальцы и уронила цветок на брезент.

Недаром сорвала она эти стебельки с повисшими, алыми бутончиками нераспустившихся цветов. Это были те цветы, которые смогла она принести на могилу Андрея.

Никто не заметил…

Оксана очнулась в своей комнате. Она не помнила, как шла с аэродрома домой, не помнила ничего из того, что произошло после посещения подвала в сером двухэтажном доме. Этот отрезок времени словно выпал из ее сознания. Но она — на свободе… Значит, ничего особенного не случилось. Очевидно, она сумела механически сыграть свою роль до конца: улыбалась, что–то отвечала капитану и, не заходя в столовую, ушла в город, домой. У нее хватило сил на этот путь. Инстинкт самосохранения увел ее подальше от глаз людей.

Теперь она лежала на кровати ничком, уткнувшись лицом в белоснежную подушку. Подушка была сухой, горячей. Неужели она серьезно заболела? Похоже. Тело кажется парализованным. Самое страшное, если наступит беспамятство и она начнет бредить. Она назовет в бреду имена, клички подпольщиков, имя Андрея в первую очередь. Тогда — все пропало.

Нет, так не годится. Нужно овладеть собой. Нужно подняться с постели, умыться хотя бы, привести в порядок прическу. Сейчас, сейчас… О, она молодец, она умница, она заставит себя подняться. Только бы пересилить эту боль в груди. Никогда еще не испытывала она такой боли. Это болит душа. Какая душа? Чепуха!.. Судьба, душа, предчувствия — все чепуха! Моральная травма — вот как это, кажется, называется по–научному. Боль пройдет… Все пройдет. Она смелая, бесстрашная разведчица. Это — главное. Она вынослива и живуча, как кошка. Самое ужасное она уже пережила. Сейчас нужно подняться, обтереть тело по пояс мокрым полотенцем, и она снова будет бодра.

Но тело отказывалось повиноваться. Оно требовало абсолютного покоя. С большим трудом Оксана слегка повернула голову. На деревянном крашеном полу дымились золотые пятна; косые столбики солнечного света, мутные от множества движущихся в воздухе пылинок, уходили вверх, к окну. Оксана долго следила за движением пылинок. Она — пылинка. Все люди — ничтожные пылинки. Суетятся, радуются, страдают. В какой–то книге она читала нечто подобное. «Человек — это звучит гордо». Андрей — гордая, красивая пылинка — исчез из освещенного солнцем столбика, а она, Оксана, все еще кружится. Зачем? Смешно. Печально и смешно…