Иоганнес Зиммель - Ушли клоуны, пришли слезы…

— Подождите!

Барски достал из кармана листок бумаги, на котором он со слов секретарши записал фамилии всех умерших в клинике после полуночи, мешая патлатой девушке наслаждаться концертом Heavy-metals Rock.

— Вот он! Эрнст Тубольд. Смерть после третьего инфаркта.

Гесс взял в руки формуляр.

— Все сходится. Вот свидетельство о смерти. Подписал доктор Лохоцки. А вот расписка служителей с третьей машины, что они приняли труп в саване.

— И где он теперь, этот саван? Я имел в виду усопшего, конечно… — спросил Сондерсен.

— В крематории Ольсдорфа.

— Как? Уже?

— Фрау Тубольд сама ложится на операцию. В ближайшее время. Дело безотлагательное… Они с мужем несколько лет назад вышли из церковной общины. Однако фрау Тубольд пожелала, чтобы была произнесена надгробная речь. У нас есть несколько прекрасных специалистов. Люди свободной профессии, а у нас на договоре! Три речи ежедневно, не меньше. Нынче хорошая конъюнктура. Сейчас многие выходят из церковных общин, так что спрос на людей, способных произнести надгробное слово без ссылок на Библию… вы меня понимаете?.. И только на Рождество и на Пасху…

— Господин Гесс! — Сондерсен посмотрел на него с укором.

— Пардон. Вот запись: господин Шнайдер позвонил в Ольсдорф. Там ответили, что могут принять покойника сегодня. Тогда мы положили фрау Грассер на лед в нише, и, как только машина освободилась, переложили господина Тубольда в сосновый гроб. Господин Шнайдер даже не спросил согласия бедной госпожи Тубольд. Ничего дешевле соснового гроба при кремации не придумаешь. Ну, я имею в виду, что гроб тоже сжигается, вы понимаете?

— Пожалуйста, позвоните в крематорий в Ольсдорфе, — сказал Сондерсен. — Узнайте, привезли ли гроб.

— Сейчас, господин криминальоберрат. Если бы я хоть понимал, из-за чего весь этот переполох…

— Мы тоже хотели бы понять, — сказал Барски. — Можно мне позвонить по другому телефону?

— Разумеется, господин доктор.

Пока Гесс торопливо набирал номер крематория, Барски дозвонился до клиники имени Вирхова и попросил соединить его с доктором Лохоцки из кардиологии. Тот сразу подошел к аппарату, так что их разговор и разговор Гесса с Ольсдорфом протекали параллельно. Барски сказал:

— Дело весьма щекотливое, коллега. Вы подписали сегодня свидетельство о смерти Эрнста Тубольда. Припоминаете?.. Отлично. По данным секретариата труп сейчас лежит в одной из наших холодильных камер. Но я имею все основания предположить, что его там нет… Объясню попозже… Постарайтесь проверить… Или пошлите кого-то… Я подожду… Да, я знаю, что это потребует некоторого времени…

Он стоял рядом с Гессом. Оба прижали трубки к уху. И оба ждали.

Первым откликнулся Гесс:

— Да?… Он у вас?.. Сомнений быть не может?..

Сондерсен вскочил и выхватил у него трубку из рук. Назвав свое имя и должность, он властно проговорил:

— Не прикасайтесь к этому гробу! Ни в коем случае! Мы немедленно выезжаем!

— Вы думаете, в этом гробу лежит Томас Штайнбах? — спросила Норма, когда он положил трубку.

— Ничего я не думаю, — сказал Сондерсен. — Мы обязаны собственными глазами увидеть — кто.

Несколько минут никто не произносил ни слова. Из скрытых динамиков лилась печальная музыка F -мольного фортепианного концерта Шопена, опус № 21.

Наконец Барски тихо проговорил в трубку:

— Что?.. Исчез, как я и предполагал… Как это случилось, я вам пока объяснить не могу.

— Позвольте… — Сондерсен взял трубку из его рук. — Господин доктор Лохоцки! С вами говорит криминальоберрат Сондерсен из ФКВ. Выполните все в точности, как я скажу. Немедленно отправляйтесь в отделение патологии. Там в холодильной камере лежит труп с биркой на имя доктора Штайнбаха… Да, Томаса Штайнбаха… Я предчувствую, что вы найдете там исчезнувшего Эрнста Тубольда… Посылаю вам двух моих сотрудников… Стоп, еще кое-что! Постарайтесь как можно скорее связаться с фрау Тубольд. Она должна опознать умершего в патологическом отделении… весьма сожалею, но это необходимо. — Сондерсен посмотрел на Гесса. — Постарайтесь и вы дозвониться до фрау Тубольд! А потом позвоните в полицай-президиум. В специальную комиссию «Двадцать пятое августа». Кто-нибудь доставит фрау Тубольд в клинику имени Вирхова. Со своими людьми я свяжусь сам.

И направился к двери вместе с Барски и Нормой.

— Господи, сжалься надо мной! — заламывал руки Гесс. — У нашего заведения безупречная репутация целых двести сорок семь лет! Наших первых служителей называли «Траурными всадниками Высокого Сената!» Я умоляю вас… это скандал… мыслимое ли дело! Боже милосердный!

Стеная, он пытался остановить своих посетителей, но те уже достигли входной двери. И вот она захлопнулась за ними. Гесс видел в окно, как у его заведения остановилась длинная полицейская машина. Сондерсен, Норма и Барски сели в нее, захлопнули за собой дверцы, машина отъехала, взвыла сирена и завертелась мигалка.

«…и он лежит под сенью сей как в доме матери своей. И здесь под дланью Божьей его ничто не потревожит…» — звучал в траурном зале крематория женский голос в сопровождении фисгармонии.

Все трое, торопившиеся в подвальное помещение, отчетливо слышали музыку и пение. Норма остановилась.

— Это песня, — сказал Барски. — Всего лишь песня. Не думайте ни о чем таком!

— Да, «Песнь умерших детей» Малера, — прошептала Норма.

— Не думайте ни о чем таком! — Он взял ее за руку. — Пойдемте!

Перед красной дверью подвала Норма споткнулась и упала бы, не подхвати ее Барски. Сондерсен быстро прошел вперед. Когда они оказались в большом помещении со сводчатыми потолками, где на стеллажах стояло десятка три гробов, криминальоберрат разговаривал с тремя служащими в серых халатах. Двое сотрудников, которых он вызвал по радио по дороге на Ольсдорфское кладбище, стояли тут же.

В подвале душно и жарко. Тепло от раскаленных печей пробивалось сюда сквозь стены. Двое серохалатников сняли со средней полки сосновый гроб с наклейкой 2101, поставили на пол и начали осторожно открывать. Норма приблизилась к ним вплотную, Барски стал рядом с ней.

Служители подняли крышку. И они увидели лежавшего в гробу молодого человека в дешевой льняной рубахе. Маленького, худого, с коротко стриженными черными волосами. И поскольку щеки впали, нос казался преувеличенно большим.

— Это не Томас Штайнбах, — сказал Барски.

— На бирке написано, что это Эрнст Тубольд, — проговорил один из серохалатников.

— Написано, как же, — проговорил Сондерсен. — Иначе и быть не могло. Не будь этого написано, его бы сюда не спустили. Но никакой он не Тубольд.

Второй служитель взял со стола формуляр.

— Здесь черным по белому написано… — начал он.