Анатолий Чехов - Чёрный беркут

— Говоришь складно, да будет ли ладно, — в тон ему ответил Балакеши.

С сомнением цокали языками даже самые близкие друзья Якова, молча упрекая его в самоуправстве. Яков начал отчаиваться:

— Савалан! Барат! Мамед! Что стоите? Давайте разбирайте по десятку!

— Что ты, Ёшка, как разбирать? — воспротивился Барат. — Я теперь свою шубу три года не надену: чесаться буду.

— Тебе, Барат, шуба не нужна. В овчарнях будешь печки делать. А когда работаешь, без шубы тепло.

Он все еще пытался шутить, но его шутки не достигали цели. Чувствовалось, еще минута, и все потихоньку начнут расходиться.

— Прокурору все-таки надо написать, — раздался чей-то раздраженный голос.

Яков поискал глазами, кто это сказал. Увидел невысокого, ничем не примечательного туркмена, по имени Аббас-Кули. Чтобы не разжигать страстей, спокойно ответил:

— Пиши, Аббас-Кули. Это твое право. Только что ты скажешь, когда овечки поправятся и у нас будет своя отара?

И опять никто не поддержал Кайманова. Положение становилось критическим.

Неожиданно вперед вышла Ольга, держа за руку Гришатку. Метнув в сторону мужа гордый взгляд, она подошла к овцам, держа в фартуке то ли овес, то ли ячмень. Певуче сказала:

— Чего смотреть-то на них!.. Овец не видели? А ну, сынок, подгони хворостинкой вон ту, с белой звездочкой, а теперь эту, черненькую...

Раскрыв фартук, она поднесла его к мордам ближайших овец и стала выходить из толпы. Голодные животные сначала насторожили уши и замерли, втягивая запах зерна, потом несмело потянулись за Ольгой.

— Кыць! Кыць! Кыць! — тут же раздался энергичный голос жены Барата — Фатиме. Она без лишних слов отбила от стада десяток овец и погнала к своему дому.

С удивлением Яков поглядел на Ольгу, встретил ее довольный и радостный взгляд. С какой сдержанной гордостью она выручила его в самую трудную минуту!

Вслед за Ольгой и Фатиме стали разбирать овец по домам и другие колхозники. Некоторые с явной неохотой, а у многих уже разгорелся хозяйский зуд. В самом деле, стоит хорошенько потрудиться, и через несколько месяцев у колхоза будет своя большая отара!

«Спасибо тебе, Оля, что выручила. Большая благодарность от недостойного тебя мужа. Спасибо и тебе, дорогой Балакеши, что недолго обижался за ущемление твоих прав руководителя колхоза! Спасибо и вам, друзья, за доверие. Но доверие ли? Может, колхозники просто не хотят в глаза правду сказать, а за глаза кто-нибудь сообщит прокурору. Ладно, время покажет...»

Он искренне надеялся, что к весне на Даугане будет своя отара.

В конце декабря на Дауган приехали мелиораторы исследовать и ремонтировать кяризы.

Сухонький проворный старичок в телогрейке и треухе, тот самый, что составлял смету, бодрым шагом обошел всю трассу, заглянул, словно принюхиваясь, чуть ли не в каждый колодец, попросил председателя поссовета собрать рабочих.

Зимой и ранней весной, когда приостанавливается ремонт дороги, свободных от дел людей на Даугане хоть отбавляй. Правда, долбить землю зимой нелегко. Но ведь кяризы нужны всем. К тому же земля здесь промерзает совсем неглубоко — на каких-нибудь сорок — пятьдесят сантиметров. А в галереях вода не замерзает.

Послушать специалистов-мелиораторов в поселковом клубе собралась добрая половина жителей Даугана. Сам собой возник митинг. Надо было сказать собравшимся какие-то очень теплые, важные слова, чтобы дошли они до сердца каждого, кто будет работать на кяризах. После короткого доклада старичка мелиоратора на трибуну поднялся Яков.

— Друзья, товарищи дорогие! — взволнованно начал он. — Расчистим кяризы, не только скотину напоим, но и пруд сделаем, чтобы в жару искупаться можно было. Коровам тоже раздолье будет. Вернутся с пастбища, зайдут в воду, совсем другое настроение у них будет; А когда у коровы настроение хорошее, она и молока больше дает...

— Что ты, Ёшка, нас уговариваешь, — крикнул с места Барат; — Когда будет пруд, не только корова, я сам буду там целый день стоять и хвостом махать!

— Ты хоть три дня стой, от тебя молока не получишь! Потому и говорю про коров!

— Ой, яш-улы, яш-улы, — воскликнул стоявший в стороне Аббас-Кули. — Кяризы — хорошо, а каким хвостом будем махать, когда к весне все овечки подохнут? Обещал, яш-улы, ячмень. Нет ячменя. Обещал овес. Где твой овес?

«Контра! Насчет овец прокурором пугал, теперь хочет митинг сорвать, — подумал Яков. — И ведь в самую точку попал, крыть нечем».

Давно бы нужно было съездить на заставу и попросить одолжить немного ячменя. Но встретиться с Федором после того, что произошло в бараке, Якову казалось невозможным. И вместе с тем ему очень хотелось поехать к пограничникам не только по делам, но и увидеть Светлану, поговорить с ней, понять, действительно ли она считает его тупым и примитивным животным, или сказано это было сгоряча, несерьезно, из-за женской гордости? Он был твердо уверен, что мужчина должен быть грубым, порой жестоким, с твердым и непоколебимым характером. Именно эти качества и ценились, по его мнению, женщинами. Но в ушах все время звучал срывающийся голос Светланы: «Что ты можешь знать о любви? То же, что ишак или верблюд?» Значит, тягостное, страшно напряженное состояние, когда противоречивые чувства раздирают тебя, когда все валится из рук, а сам не знаешь, куда деться, — это и есть любовь? Так зачем она нужна, такая любовь, если вся жизнь от нее идет вверх тормашками?

Что-то надо было ответить Аббасу-Кули. Молчание явно затянулось.

— Ты овечек пока бородой своей покорми, — сказал Яков. — Она у тебя густая и длинная.

Громкий хохот заглушил его слова: борода у Аббаса-Кули — всего несколько десятков волосков, росших прямо из шеи. Это был, конечно, не ответ, но обстановка хоть немного разрядилась. Потемнев от злости и бормоча ругательства, Аббас-Кули спрятался за спинами других: все-таки он побаивался Якова. А нужно ли, чтобы его боялись люди? Конечно нужно. С детства он знал, что каждый прежде всего считается с силой. Раз у него власть, должна быть и сила. Победа даже над Аббасом-Кули была приятна. Но Аббас-Кули не думал сдаваться.

— Ты моей бородой не прикрывайся, лучше скажи, где ячмень возьмешь? — крикнул он снова откуда-то из задних рядов.

Яков не успел ответить. К открытой двери клуба на всем скаку подлетели незнакомый командир-пограничник с тремя «кубиками» в петлицах в сопровождении сверхсрочника Амира Галиева и еще одного красноармейца.

— Вы председатель поселкового Совета Кайманов? — спросил командир, подойдя к Якову. И когда тот ответил утвердительно, представился: — Начальник заставы Дауган Логунов.

— А Карачун? — невольно вырвалось у Якова.

— Назначен комендантом.

— Как комендантом?