Алистер Маклин - Цирк

— И все же зачем убивать Пилгрима? В качестве предупреждения? — спросил Фосетта адмирал.

— В определенном смысле да, сэр.

— Вы не могли бы изложить свою мысль поподробнее?

— Могу, сэр. Это, несомненно, предупреждение. Но чтобы сделать смерть Пилгрима понятной и оправданной с их точки зрения — а нельзя забывать, что, хотя эти люди безрассудны, они в то же время и рассудительны, — она должна быть больше чем предупреждением. Его убийство — это сплав приглашения и вызова. Наши противники хотели бы, чтобы их предупреждение было проигнорировано. Если они уверены, что ЦРУ помогает мистеру Ринфилду организовать турне по Европе, и если, несмотря на гибель нашего коллеги (а они не сомневаются, что мы догадаемся, чьих рук это дело), турне состоится, значит, у нас имеется настоятельнейшая необходимость делать это. Окончательные доказательства они надеются найти в Крау. И тогда мы будем дискредитированы в глазах мировой общественности. Можете себе представить, какой шум произведет известие о высылке из страны целого цирка! Это будет мощный аргумент в пользу Востока на предстоящих переговорах. Мы станем посмешищем для всего мира, наша репутация серьезно пострадает. История пилота Гэри Пауэрса с его самолетом У-2 покажется пустяком по сравнению с этим.

— Верно. А что вы думаете о возможности обнаружения этого подкидыша в гнезде ЦРУ?

— В данный момент его не обнаружить.

— А вы, доктор Харпер?

— Я полностью согласен. Бесполезно устраивать слежку за несколькими сотнями ваших людей, работающих в этом здании.

— И кто будет следить за следящими? Вы это имели в виду?

— Вы прекрасно поняли, что я имел в виду, сэр.

— Увы! — Адмирал достал из внутреннего кармана визитные карточки и протянул по одной Бруно и Ринфилду. — Если я вам понадоблюсь, позвоните по этому номеру и спросите Чарльза. Если у вас есть какие-то догадки о моем имени и моей должности, держите их при себе. — Адмирал вздохнул. — Боюсь, Фосетт, что ваше толкование этого убийства абсолютно правильно. Другого сколь-нибудь удовлетворительного объяснения, по-видимому, нет. Тем не менее нам необходимо достать интересующий нас документ. Возможно, следует придумать другой способ.

— Другого способа не существует, — заметил Фосетт.

— Другого способа нет, — подтвердил Харпер.

Адмирал кивнул:

— Другого способа нет. Бруно — или никто.

Фосетт покачал головой:

— Бруно и цирк — или никто.

— Видимо, так. — Адмирал задумчиво посмотрел на Ринфилда. — Скажите, вы думали о том, что будет в случае провала?

Ринфилд опорожнил свою рюмку. Его руки перестали дрожать, и он полностью пришел в себя.

— Откровенно говоря, нет.

— О том, что вас могут арестовать?

— Нет.

— Понимаю. Это было бы ужасно для вашего бизнеса. Могу ли я сделать вывод, что вы передумали?

— Не знаю, просто не знаю. — Ринфилд встревоженно посмотрел на Бруно: — А ты?

— Я еду. — Голос Бруно был ровным и бесцветным, лишенным каких-либо признаков театральности. — Если придется, поеду один, хотя пока не знаю, как я туда доберусь и что стану делать, когда попаду на место. Но еду в любом случае.

Ринфилд вздохнул:

— Значит, вот как, — и едва заметно улыбнулся. — Придется ехать. Ни один иммигрант не сможет посрамить американца в пятом поколении.

— Благодарю вас, мистер Ринфилд. — Адмирал с любопытством и в то же время оценивающе посмотрел на Бруно. — И вас также, мистер Вилдерман. Скажите, почему вы решили ехать?

— Как я уже говорил мистеру Фосетту, я ненавижу войну.

Адмирал ушел. Следом за ним удалился доктор Харпер. Ушли Ринфилд и Бруно. Вскоре после этого унесли тело Пилгрима. Через три дня его подобающим образом похоронят, и никто и никогда не узнает об истинной причине смерти правнука английского пэра. Подобное нередко случается с людьми, посвятившими жизнь разведке или контрразведке. Их жизнь порой обрывается самым неожиданным образом.

Фосетт, с мрачным и решительным выражением на пухлом лице, мерил шагами комнату погибшего коллеги, когда зазвонил телефон. Он тут же поднял трубку и услышал хриплый срывающийся голос:

— Фосетт? Это вы, Фосетт?

— Я. Кто это?

— Я не скажу вам этого по телефону. Вы прекрасно знаете, кто это. Вы втравили меня в это. — Голос так сильно дрожал, что его невозможно было узнать. — Ради бога, приходите скорее сюда, произошло нечто ужасное.

— Что именно?

— Приходите скорее. — Голос стал умоляющим. — И ради бога, приходите один. Я буду у себя в кабинете. В цирке.

Связь прервалась. Фосетт подергал рычажок, но в трубке было тихо. Он положил трубку, вышел из комнаты и запер за собой дверь. Потом вошел в лифт, спустился в подземный гараж, сел в машину и поехал в цирк сквозь тьму и дождь.

Огни, освещавшие цирк, были выключены, лишь кое-где горели тусклые лампочки — было уже очень поздно, и сотрудники цирка давно устроились на ночь в цинковом поезде. Фосетт вышел из машины и поспешил к клеткам с животными, рядом с которыми находился обшарпанный рабочий кабинет директора цирка. Здесь оказалось довольно светло, однако нигде не было видно ни одного человека. Вначале это очень удивило Фосетта, который знал, как Ринфилд дорожит своими четвероногими артистами. Но потом Фосетт подумал, что в отсутствии персонала нет ничего странного: какой нормальный человек станет входить в клетки к индийским слонам или к нубийским львам? Этими животными не только трудно управлять, их так же трудно украсть и вывести из цирка. Большинство животных спали, лежа на полу своих клеток, кроме слонов, привязанных за передние ноги и стоявших раскачиваясь из стороны в сторону. Двенадцать бенгальских тигров беспокойно метались по клеткам и время от времени рычали без видимой причины.

Фосетт направился было к кабинету Ринфилда, но в изумлении остановился, заметив, что в его единственном окне темно. Он подошел поближе и подергал дверь. Она была не заперта. Фосетт открыл дверь и заглянул внутрь. И тут свет померк у него в глазах.

Почти всю ночь Ринфилд не спал, и неудивительно: он размышлял о том, что произошло за день и какие еще неприятности принесут с собой эти события. В конце концов в пять утра Ринфилд встал, принял душ, побрился, оделся, покинул свои роскошные покои в поезде и направился туда, где располагались животные. Он всегда инстинктивно искал успокоения в общении с ними. Ринфилд любил цирк, цирк был его настоящим домом. Между Ринфилдом и его животными существовали определенная гармония и взаимопонимание, которых у него не было со студентами в те годы, когда он преподавал экономику. Ринфилд считал свою прежнюю преподавательскую деятельность напрасной тратой времени и полагал, что зря угробил на нее лучшие годы жизни. Кроме того, директор цирка рад был провести некоторое время с Джонни, ночным сторожем, который, несмотря на разделявшую их социальную пропасть, был старинным приятелем и доверенным лицом Ринфилда. Правда, этой ночью директор цирка никому не собирался исповедоваться.