Клавдий Дербенев - Недоступная тайна

— Смешного ничего не вижу. И вы не пытались ее найти? — участливо спросил Бахтиаров.

Взволнованный воспоминаниями, Гаврилов наклонил голову, лицо его раскраснелось. Он закурил новую папиросу, сделал несколько затяжек и ответил:

— Пытался, но бесполезно. Иногда строю предположения: жива она или ее уже нет среди нас…

Гаврилов замолчал.

Бахтиаров посмотрел на часы и поднялся.

— Пожелаю вам, Иван Герасимович, успеха. Мне пора.

Гаврилов встал. Вдруг он почувствовал, что, увлекшись своим, не сказал Бахтиарову главного: товарищеского теплого слова. В нем поднялось щемящее беспокойство за Бахтиарова, который оставался сейчас с самим собой.

— Послушайте, Вадим Николаевич! — тревожно вырвалось у него, когда Бахтиаров уже взялся за ручку двери.

Бахтиаров обернулся. Лицо его выражало спокойствие, и Гаврилов сразу как бы потерял замах, тоже улыбнулся, сказал просто и задушевно: — Ну и будь здоров тогда…

Уехал Бахтиаров из города в тот же день.

Прошла неделя. Наступил сентябрь. Кое-где с деревьев уже слетали желтые листья, но погода все еще была по-летнему теплая.

Бахтиаров, одетый в коричневую кожаную куртку, синие брюки и высокие сапоги, с ружьем и рюкзаком за спиной, бродил по лесам, в нескольких километрах от санатория «Отрада». Он оброс бородой, похудел и казался еще смуглее. Почему он приехал сюда? Неужели его привлекли красоты местной природы, очаровавшие во время недавней поездки в «Отраду»? Нет! Цель найти Жаворонкову владела им. Только ради этого он появился тут: как-никак, а путь ее бегства вначале пролегал по этим местам.

Каждое утро Бахтиаров собирался заглянуть в санаторий к Нине Ивановне. Но проходило утро, день, наступал вечер, а намерение оставалось неосуществленным. Не будет ли теперь его разговор с Ниной Ивановной вмешательством в оперативные мероприятия? Как на это посмотрят в управлении?

В одиночестве и лесной тишине Бахтиарову невозможно было отвлечься от мучительных размышлений, и сердце его не находило покоя. Иногда появлялась трезвая мысль: вернуться домой, узнать, как обстоят дела, а затем уехать в Москву, к матери. Там он лучше сумеет отвлечься. Но вопреки всему продолжал скитаться по лесам, так и не сделавши одного выстрела.

В этот, седьмой день блужданий Бахтиаров лежал на холме в тени кустов, заросли которых как бы сбегали с откоса и окунались в воду широкой реки. Мягкая серая фетровая шляпа Бахтиарова лежала на траве рядом с ружьем и рюкзаком. Бахтиаров глянул вверх. Небо ему показалось полем со стогами белой ваты, между которыми текут ручьи небывало синего цвета. Он перевернулся со спины на бок. В сотне метров от него, вправо, у берега, одиноко стояла небольшая старая баржа, служившая пристанью для плоскодонного самоходного судна, находившегося у противоположного берега и казавшегося издали не больше лодки. Дорога от пристани, сверкая песочными плешинами, скрывалась в лесу. Было тихо и жарко. В памяти Бахтиарова, словно паруса по реке, медленно поплыли картины юношеских и студенческих лет. Бывали и тогда огорчения, но что они значат в сравнении с случившимся? Только бы найти Жаворонкову! Он исправил бы свою оплошность… Оплошность? Не слишком ли мягко? Не щадит ли он себя, приравнивая случившееся к оплошности? С работой чекиста ему придется распрощаться… Эта мысль в последние дни появлялась не раз.

«Надо было покорно склонить голову, всеми силами погасить в себе неприятные ощущения и остаться работать, — подумал он. — Зачем мне этот дурацкий отпуск, это робинзоновское одиночество?»

Через минуту он поднялся и, подхватив свои вещи, быстро пошел к реке, высматривая подходящее для купания место. Когда пристань, паром и суетящиеся на них люди остались далеко позади, он увидел настоящий песчаный пляж.

Расположившись под старой ивой, Бахтиаров достал из рюкзака дорожное зеркало и бритвенный прибор. Воткнув охотничий нож в ствол дерева, он повесил зеркало, а затем принес в стаканчике воды. Впервые ему приходилось бриться в таких условиях. Операция совершалась медленно. Видя в зеркале свои глаза, Бахтиаров как бы разговаривал с самим собой.

А этот мысленный разговор был не из приятных. Почему он с таким каменным упорством хочет из каких-то непрочных доводов слепить версию о том, что Жаворонкова только жертва? Не в его натуре было предаваться мечтам вопреки здравому смыслу, но теперь он становится каким-то беспочвенным фантастом! Неужели красота и обаяние политической авантюристки сделали, его слепым… Если принять за чистую монету показания Свиридова в отношении Жаворонковой, то… Нет, лучше не думать об этом! Что скажут братья, а главное — мать? Перед ним сразу возник образ матери. Суровым и осуждающим будет ее взгляд, жестокими ее слова. Мать! После смерти отца она делал все для того, чтобы сыновья ее были стойкими коммунистами. Даже старшие братья всегда ценили ее мудрые советы. Она не представляет себе, чтобы который-то из ее сыновей поступил в жизни не так, как требуется от коммуниста. Что теперь скажет она? Что скажут братья?

Бахтиаров брился медленно. Но по мере того как его лицо под звенящей о щетину бритвой принимало обычный вид, тяжелые мысли стали сдавать свои позиции..

«Зачем я здесь? — подумал он, складывая бритву. — Надо вернуться. Возможно, я потребуюсь, а в управлении никто не знает, где меня найти…»

Вошел в санаторий Бахтиаров не со стороны главного въезда, а около служебных построек. Заметив у входа в кухню двух женщин, он подошел к ним и попросил позвать Улусову.

Одна из женщин, маленькая, толстая, с рыжими волосами, выбившимися из-под небрежно повязанной розовой косынки, ответила, что Улусова уехала в город. Другая, высокая и худая, в чистом белом халате, заявила, что она недавно видела старшую сестру в конторе.

— Так вы пройдите сами. Контора недалеко. Мимо вот этого корпуса, и затем повернете направо, — сказала она, окидывая его пристальным взглядом.

— Мне неудобно показываться в таком виде… Очень прошу.

Толстая взяла высокую женщину под руку, и они пошли, пообещав сказать Улусовой.

Бахтиаров сел на деревянный ящик. Из окон кухни доносились оживленные женские голоса, смех и звон посуды. Прошло несколько минут.

В проходе между зданием кухни и погребом показалась Нина Ивановна. Она шла очень быстро, и на белом фоне развевающегося за ее спиной халата отчетливо обрисовывалась стройная фигура в легком голубом платье. Бахтиаров встал, опустив на землю свои вещи, и пошел навстречу.

Лицо Нины Ивановны раскраснелось от быстрой ходьбы, карие глаза блестели.

— Вадим Николаевич! Здравствуйте, — волнуясь, проговорила она. — Получили мое письмо?