Чингиз Абдуллаев - Пьедестал для аутсайдера

Смыкалов повернулся и ушел. Дронго остался сидеть на скамейке. Все было сказано, все было понятно. Нужно было уезжать. Здесь он был уже лишним. Он вернулся в дом, поднялся к себе на второй этаж, собрал вещи. И вдруг услышал в коридоре громкие голоса – спорили мужчина и женщина.

– Я скажу этому негодяю, что уезжаю, – кричала женщина.

– Не ори, – гневно попросил мужчина с характерным грузинским акцентом, – не нужно так нервничать. Возможно, он еще изменит свое решение.

– Он сказал, что собирается лишить Артура права на наследство, – продолжала бушевать женщина, – я ему этого никогда не прощу.

– Не кричи, – снова попросил мужчина, – давай зайдем в комнату, нас могут услышать.

– Пусть все слышат, – нервно произнесла женщина, – я сейчас пойду к нему и скажу все, что я о нем думаю.

– Зайди в комнату, – повысил голос мужчина, – и перестань орать.

Дронго услышал, как хлопнула дверь. Очевидно, это были Карина и ее грузинский муж, которые узнали о том, что Смыкалов собирается отказать ее сыну в праве на наследство. Именно поэтому она так возмущалась. Дронго уже собрал свой чемодан, когда услышал осторожный стук в дверь.

– Войдите, – крикнул он.

В комнату вошла Жанна. Она была одета в темное платье. Было заметно, что она недавно плакала.

– Вы уезжаете? – спросила она.

– Ваш отец предложил мне покинуть дом, – объяснил Дронго, – и я считаю, что должен уехать.

– Вместе со мной, – неожиданно сказала она.

– Нет, не с вами. Вы можете остаться здесь. Вам ничего не угрожает.

– Не могу, – очень тихо произнесла Жанна, – я все слышала.

– В каком смысле?

– Вы постучались сначала ко мне, – объяснила молодая женщина, – но я была в ванной, а потом вы постучались к Анне Шестаковой. Когда я открыла дверь, то увидела, как вы входите к ней. Я подошла к дверям и услышала ваш разговор. Я все поняла.

Он молчал. Только этого не хватало! Он должен был услышать ее шаги. Но он был слишком занят этим важным разговором с Шестаковой.

– У Филиппа были проблемы с деньгами, – вспомнила Жанна, – он хотел купить мотоцикл и не мог собрать деньги. А в последние месяцы я начала находить у него пакетики с каким-то порошком. На все мои вопросы он отвечал, что это обычные порошки от головной боли. Теперь понимаю, какая я была дура.

– Все не так просто, – возразил Дронго.

– Да, я понимаю, – вздохнула она, – но все это так неожиданно. И так страшно. Я хотела бы поговорить с отцом перед отъездом. Извините… – Она повернулась и быстро выбежала из комнаты.

«Только этого не хватало, – огорченно подумал Дронго, – не нужно было пускать ее к отцу. Этот разговор будет неприятен им обоим».

Он подумал, что нужно пойти за ней, когда дверь без стука открылась и в комнату вошел полковник Метельский.

– Я же вас предупреждал, – без гнева сказал он, – чтобы вы не приставали со своими расспросами к гостям и сотрудникам.

– Можете не продолжать. Меня уже выставили из этого дома, – сообщил Дронго, – Смыкалов предложил мне немедленно отсюда уехать.

– Это самое лучшее, что вы можете сделать, – убежденно произнес Метельский, – иначе у вас действительно начнутся очень большие неприятности.

– Вы же были хорошим офицером, Метельский, – сказал Дронго. – Подумайте, во что вы превратились.

– В начальника службы безопасности одной из самых крупных транснациональных компаний, – холодно ответил полковник, – с окладом, равным моей пенсии за пять лет. Или вы не знаете, какую пенсию получает отставной полковник? Десять лет назад я закончил свою службу, и у меня в кармане было четыреста долларов. Просто в группе Потапова работали профессионалы, которые не «крышевали» бизнесменов и не брали взяток. Там занимались настоящим делом. Но когда меня «ушли на пенсию», выяснилось, что я просто никому не нужен. Никому не интересен. Я мог пойти вахтером на какой-нибудь завод или устроиться начальником женского общежития где-нибудь за городом. Денег я не накопил, никакого имущества у меня не было. Только квартира, где я жил с двумя дочками, которые учились в институтах и которых я должен был содержать. И в тот момент меня пригласил к себе Илья Данилович. Вы считаете, что я должен был отказаться? У меня не было вашей репутации и никто не собирался высылать мне чеки с круглыми суммами. И не смотрите на меня с таким презрением. Мне иногда самому не хочется на себя смотреть. Только вы ничем не лучше меня. Вы тоже получаете деньги от олигархов и работаете на богатых клиентов. Мы похожи, Дронго. Мы похожи друг на друга, как похожи все бывшие отставники, у которых есть только два пути: остаться принципиальными, умирать с голода и быть свободными или подумать о своей семье, устроиться на работу и применять свои профессиональные навыки там, где они более всего востребованы.

– Не правда, – резко возразил Дронго, – я всегда могу отказаться, если дело противоречит моим нравственным принципам. И самое главное, полковник, свобода – это не вседозволенность и не возможность делать все, что угодно. Настоящая свобода – это возможность не делать того, чего ты не хочешь делать.

Полковник хотел возразить, что-то ответить, но неожиданно зазвонил телефон. Оба посмотрели на аппарат.

– Поднимите трубку, – предложил Метельский, глядя в глаза Дронго.

После третьего звонка Дронго наконец поднял трубку и услышал сдавленный плач. Это была Жанна. Она задыхалась от волнения.

– Его… он… я… – пыталась что-то сказать девушка.

– Что случилось? – спросил Дронго.

– Его убили, – сообщила Жанна, – я нашла его в кабинете. Его кто-то убил.

Уже через несколько месяцев после начала девяносто второго года на комбинате начались проблемы. Поставщики отказывались работать один за другим, если раньше сырье поступало из национальных республик, то теперь они стали независимыми странами и перестали считаться с прежними договорами, высылая свою продукцию уже в европейские и азиатские страны за твердую валюту. На комбинате провели второе сокращение штатов, затем третье. Освободившиеся площади сдавали в аренду под склады «челночников», которые начали осваивать ближайшие рынки в Турции и Польше.

Несмотря на все усилия Кирюхина, комбинат продолжал разваливаться буквально на глазах. Летом девяносто второго ушел Никулин, которому предложили работу в каком-то кооперативе по выпуску эмалированной посуды. Стало понятно, что сохранить комбинат в прежнем виде просто не получится: число сотрудников сократилось с двух тысяч до семисот.

Несмотря на очевидные потрясения и огромную задолженность по зарплате и налогам, Халифман продолжал регулярно носить конверты с деньгами. Только теперь это были деньги от аренды освободившихся больших площадей.