Михаил Бойков - Рука майора Громова

Не кажется ли Вам удивительным, что меня узнал здесь только Якубович? Должен разуверить Вас в этом. Меня узнали еще трое бойцов из нашего полка при встрече на улице и один здешний конвоир. Но я убедил их, что давно уже работаю секретным сотрудником НКВД, подобные случаи не редкость, — и приказал молчать. Они поверили и болтать, понятно, не будут: подобная болтовня весьма небезопасна. С теломеханиками Птахиным и Черных я принужден был, во избежание излишнего риска, поступить иначе. А Шелудяк видел меня мельком два раза на допросах и не узнал при третьей встрече, тем более, что я сбрил усы. Вообще, покойный капитан не отличался памятливостью на лица. Вас я сначала тоже хотел убить и, после выполнения всего намеченного мною, исчезнуть отсюда, как «призрак», оставив здесь энкаведистов, убежденных в существовании привидений, но, подумав, изменил свои намерения. Во-первых, заинтересовался ходом Вашего расследования, а во-вторых, пусть люди узнают, что бороться против энкаведистов возможно и в одиночку: пусть узнают, что я не только мстил за друга, но приказал освободить и переправил к абрекам более двухсот арестованных и осужденных. Слухи о «руке майора Громова» уже разнеслись и разнесутся еще…

Находясь рядом с Вами, зная все, что Вы предпринимаете, я мешал Вам на каждом шагу. Убивал свидетелей и похищал документы из архивов, из следовательских кабинетов, к которым, как особоуполномоченный Ежова, имел доступ! Написал записку на листке из блокнота Шелудяка и срезал пуговицы с шинелей энкаведистов, после того, как Вы нашли потерянную мною в лесу; ее потеря не была своевременно замечена мною. При помощи двух уголовников, я ночью перевез на кладбище тело майора Громова, где его и похоронил. Только однажды я помог Вам, подбросив крашеную тряпку, чтобы ускорить Ваше расследование. Мне не хочется умереть до его окончания, а это возможно. У меня неизлечимая болезнь сердца, за последнее время все более прогрессирующая.

Знаю, что в ролях «руки» и матросика с Балтики, я иногда переигрывал и Вы это замечали. Я плохой актер, хотя в юности и участвовал в любительских спектаклях. Но играть роль «руки майора Громова» мне помогало то, что мы с ним одинакового роста, и лицом я немного похож на, него; кстати, он не носил усов. А Вас, по-видимому, ввели в заблуждение два обстоятельства: полковник Гундосов появился в отделе вполне легально, как чекист из моряков, но во время первых убийств его там не было. Вообще же Вы блестяще справляетесь со своим делом. И это не комплимент.

Вот, кажется, и все, что я хотел Вам написать о себе. Теперь о самом главном для меня в настоящее время. Об Ольге Громовой»…

На этом письмо обрывалось, но в самом низу листка было написано три коротких торопливых строчки:

Мне помешали.

Закончу потом.

А. Беларе…

Холмин опустил письмо «руки майора Громова» и задумался. Из раздумья его вывел скрип открывшейся двери. Холмин поднял голову. На, пороге сакли стояла фигура бородатого абрека. Помолчав несколько секунд, он произнес, с укоризненным неодобрением покачивая головой:

— Зачем не спишь, кунак? Спать надо.

И дунув на фитиль «чирахи», погасил огонь.

Утром Холмин осмотрел место, куда они попали и успокоился окончательно! Это был небольшой абреческий аул, расположенный в огромной полупещере на склоне высокой крутой горы. Над ним нависали выступы скал, прикрывавшие его от бомбардировок с воздуха, а из ущелья к нему вела единственная дорога узкая и скалистая, которую, в случае необходимости, легко было завалить камнями и сделать непроходимой.

Водой и продовольствием жители аула были вполне обеспечены. Через аул протекал широкий ручей, бравший свое начало из подземного источника. Одна, приблизительно, треть полупещеры была каменистой, а две трети ее покрывал тонкий слой земли, местами доходивший до полуметра толщины. На нем росли кукуруза., ячмень, овес, картофель и чахлый подсолнечник, которому не хватало солнца заглядывавшего сюда лишь во второй половине дня. Посевы покрывали и склон горы ниже аула а выше его, на альпийском лугу, паслись лошади, овцы и коровы под присмотром горских гололобых подростков и лохматых кавказских овчарок.

Жили в ауле не только горцы, но и русские: мужчины, женщины и дети. Вообще в этих местах, по абреческим аулам и пещерам, как потом узнал Холмин, было много людей различных национальностей, бежавших от советской власти. На его расспросы они отвечали:

— Живем не богато, но и не бедно, а главное, без коммунистов и энкаведистов. Сеем да сажаем на пропитание, скотинку разводим, по лесам охотимся да фрукту-ягоду всякую сбираем. Тем и живы.

— Не беспокоит вас советская власть?

— Пробовала, да по зубам получила. А нынче мы ее беспокоим.

— Чем?

— Абреческими набегами на города и села…

Через несколько часов после своего прибытия в аул, Холмин видел участников одного, такого набега, тех самых, которые спасли Ольгу. Бородатый черкес Ибрагим, с шестью всадниками, ограбил городской магазин «Динамо». Они забрали там деньги, порох, охотничьи ружья, несколько револьверов и рыболовные крючки. Заведующий магазином, пытавшийся отстреливаться, был убит.

Другие десять абреков из отряда Ибрагима, в ту же ночь, совершили нападение на пригородное хозяйство НКВД, занимавшееся садоводством и огородничеством. Им были освобождены 15 заключенных, пригнанных ночью, перед рассветом, на работу, и зарублены шашками четыре охранника…

Холмину и Ольге дали пристанище в разных концах аула: его приютил у себя, не имевший семьи бородач Ибрагим, в мирной жизни оказавшийся довольно добродушным и даже словоохотливым, что среди суровых горцев встречается редко; ее вселили к двум русским девушкам, занимавшим отдельную саклю. В первый же вечер своего пребывания в ауле Холмин навестил Ольгу. Она вышла к нему заплаканная, хмурая и неприветливая, пожаловалась на головную боль и сказала:

— Сейчас я совсем неважно себя чувствую. Очень устала и не могу ни о чем ни говорить, ни думать. События прошедшей ночи и смерть моего дорогого Андрея Николаевича; так потрясли меня, что я до сих пор не могу опомниться. Потом, как-нибудь, позову вас и мы поговорим, а теперь… до свиданья.

Холмин ушел от нее огорченный и оскорбленный.

Он ждал четыре дня, но девушка его не позвала. На, пятое утро он сам отправился к ней. За плечами у него был узелок с едой, а в руке дубовая палка с заостренными концами для хождения в горах.

На этот раз Ольга встретила его приветливее и, улыбаясь, спросила:

— Куда это вы собрались?

Переживший за эти четыре дня и ночи все терзания безответной любви и, в конце концов, примирившийся с участью отвергнутого влюбленного. Холмин ответил ей холодно, с подчеркнутым равнодушием: