Соломон Марвич - Сигнал бедствия

Маленькая комната, освещенная плошкой, была завалена книгами, бумагами.

— Товарищ Глинская вы будете?

— Я Мария Федоровна Глинская, — ответила пожилая худощавая женщина, гладко причесанная, седая.

— Я… вот звонил в отдел образования. Я с завода…

— Знаю. Мне звонили из районо. Ну что ж… Племянник ваш?

— Родной племянник. Сирота. Гавриил, Ганя.

— Здравствуй, Ганя. Скажи, ты до войны в каком классе учился?

— В пятом.

— А когда началась война?

— Не пришлось…

— Трудно тебе будет. Ты отстал.

— Уж вы, пожалуйста, Мария Федоровна, помогите. Конечно, трудно ему будет. Тут и моя вина есть — не догадался я осенью. Голова шла кругом, — сказал Пахомыч.

— А учебники есть?

— Нет… Где ж… — протянул Ганька.

— А что у тебя на лице такое?

Глубокие царапины на щеках и на лбу, появившиеся после того, как Ганьку осыпало мельчайшими осколками снаряда, еще не зажили.

— В деле он был, — отозвался Пахомыч.

— В каком деле?

— Да можно сказать — в боевом.

Ганьке пришлось по душе, что так говорили о нем.

— Вот что… У нас здесь девочка есть, тоже боевая, — Наташа. Партизаны через фронт переправили. Всю семью — отца, мать, бабушку — фашисты уничтожили. Учительская была семья.

— У вас она в школе? — спросил Пахомыч.

— Кроме нашей школы, ничего у нее пока нет.

Последовало короткое молчание. Волнение, охватившее взрослых, передалось и Ганьке. Он сидел притихший.

— Так вот, послезавтра можно приходить. Дайте документы — оформим. Я сама с тобой займусь. Ты вот это видел?

— А что это такое, позвольте спросить? — полюбопытствовал Пахомыч.

— Картины на исторические темы. Если переедем наверх, развешаем там. А теперь нет места. Пока что в коридоре занимаемся.

— Зачем же в коридоре?

— Во время обстрела меньше опасности.

Нет, Ганьке не приходилось видеть эти картины, и сейчас он их рассматривал с огромным интересом. Да и Пахомычу было очень интересно.

— А может, мы вас отрываем от дела? — деликатно осведомился он.

— Пожалуйста, пожалуйста, смотрите.

Эти несколько часов перерыва после дней, каждая минута которых полна была острой напряженности, были для Пахомыча хорошей разрядкой.

— Мария Федоровна, кого же это гонят новгородцы?

— Князя Дмитрия Александровича. Сына Александра Невского, плохого сына.

— Значит, сын-то не в отца был. Смотри, Ганька, один на него даже палкой замахнулся.

Ганьку больше всего занимала охота на мамонта. Мамонт стоял в яме-ловушке, и в него, разъяренного, летели дротики. Но не мог понять Ганька, почему у охотников нет луков — ведь с ними удобнее.

— Тогда у людей еще не было лука, Ганя.

С этого начались для Ганьки уроки истории в блокадной школе. Но он упорствовал.

— При мамонте еще не было луков?

— Да, не было.

— Были! Ну как же без них?

— А ты слушай, что тебе говорят… — вмешался Пахомыч. — А, позвольте узнать, когда же их смастерили?

— Что?

— Луки.

— Гораздо позже, тысяч пятнадцать лет назад.

— Совсем недавно… — Пахомыч усмехнулся. — Ох, и радовался, должно быть, первый, кто смастерил! Я, мол, всех могу теперь достать, а меня достань-ка. Вот встану на такое место, что не достанешь меня, а ты у меня под прицелом. Всех до одного покорю! Плясал, наверное, от радости. Вот уж хвастал!

— Да вы шутник, оказывается, Сергей Пахомыч.

— Я-то? Самую малость, Мария Федоровна. А вот те, что всех покоряли, — те перешутили. Когда пулемет изобрели, тоже считалось, что первый, кто смастерил, всех под свою руку возьмет, а остальным капут. И когда динамит — то же самое: я, мол, всех сильней, все мне служите. И газы ядовитые также. А войны-то идут, идут, одна за другой. Одна другой страшнее, кровавее. Окончатся когда-нибудь войны, но уже по новой причине… Однако надоели мы вам, Мария Федоровна.

Решено было, что Ганька, прихватив хлеб, будет уходить в школу. В случае особой опасности он там останется до другого дня. Предполагалось, что в ближайшее время ученикам, кроме тарелки супа, будут выдавать еще и соевую котлетку. А там, возможно, и по куску сахара.

Прощаясь, Ганька неожиданно спросил:

— Мария Федоровна, а почему он у вас без хвоста?

— Кто?

— Да лев, который стоит направо, у парадного крыльца?

— А-а… Так ты это заметил? Да, Ганя, без хвоста. Лев у нас тоже в боевом деле был. Хвост осколком оторвало. Он в кладовой лежит. Когда потише станет, приладим льву хвост.

— Ну вот, Ганька, теперь, можно сказать, ты при настоящем деле, которое и положено твоим годам, — говорил Пахомыч на обратном пути. — Так-то, Ганечка…

Ганька не отвечал. Пахомыча забавляло то, что Ганька хмурится, и, посмеиваясь, он несколько раз повторил запомнившиеся ему слова, выведенные вязью, которые увидел в школе на одном из старинных рисунков:

— Розгой дух святой детище бити велит… Так-то с вашим братом, Гаврила.

Но тут уж Ганька не выдержал:

— Как бы не так! Я этому духу святому покажу… Пусть только попробует!..

— А может быть, этот дух святой — я? — посмеивался Пахомыч.

Он был очень доволен тем, что все так легко устроилось с учением племянника.

Через два дня Ганька отправился в далекую школу: в дом на площади, где стояли два льва сторожевых, один из них временно без хвоста.

Ваулин несколько раз приезжал на завод. Он наносил на свою карту те данные об обстрелах, которые теперь тщательно собирали для него, и в одну из встреч со Снесаревым как бы мимоходом сказал ему:

— А ведь закономерность, пожалуй, есть?

— Пожалуй, есть…

— Узнаю конструктора. Во всем любите точность. Но это такое «пожалуй», которое заключает в себе немалую долю уверенности.

— Значит, это ваш твердый вывод?

— Почти…

— Что же нам делать с ним?

— С моим выводом? В ближайшие дни решим… Скажите, Василий Мироныч, очень вам трудно?

— Не жаловался, а теперь близок к этому. Устаю. Стыдно — Пахомыч старше, а гораздо выносливее. Так устаю, что проспал ночную воздушную тревогу. Смутно что-то слышал и не мог проснуться. И почему-то не разбудили.

— Ничего ведь не случилось?

— Да, ничего. А все-таки, согласитесь, неудобно…

— Письма от семьи получаете?

— Письма приходят. А у вас?

— И у меня… Что думаете сейчас делать? Не хотите ли по городу проехаться? Маленькая встряска вам не помешает.

— Ну-у, встряски у меня каждый день!

— Однообразные. А это все-таки развлечение. Когда последний раз были в городе?

— Не помню.

— Так поедем?

— Нет, спать, спать, на ногах не стою.

— В таком случае, приятных сновидений!

Но спокойно поспать не удалось. Ночью воздушная тревога повторилась. На этот раз Снесарев проснулся, быстро оделся и вышел во двор. Небо было закрыто тучами. В редких просветах виднелись бледные звезды. Доносились одинокие выстрелы зениток. Лучи двух прожекторов медленно поднялись, встали почти отвесно, потом начали опускаться, скрестились, разошлись в разные стороны, опять скрестились и пропали из виду. «Скупо светят», — подумал Снесарев.