Соломон Марвич - Сигнал бедствия

— Здо́рово сказано!

— Представь себе старого, очень знающего специалиста, — продолжал Миша. — У него давно сложились свои взгляды. Когда он был молод, когда он шел к успеху, эти взгляды казались незыблемыми, самыми передовыми. И теперь ему нелегко менять их. Нелегко признать равноправными кумир его молодости — линкор и малый корабль.

— И еще труднее согласиться с тем, что малому кораблю принадлежит большое будущее, — подхватил Снесарев. — Надо менять систему взглядов, менять на ходу…

— Но без этого теперь нельзя. Абсолютно нельзя.

Друзья замолчали, глядя в море. И в эту минуту, под солнцем на тихом пляже, Снесарев почувствовал, что именно теперь ему особенно ясной стала идея, которая недавно возникла у него.

В его представлении возникал новый корабль, по сравнению с громадами линкоров малый и дешевый, но сильный, сверхбыстроходный, с маневренностью ящерицы, вооруженный боевыми ракетами и торпедами-молниями. Надежная, но легкая весом броня нового типа… И главное — быстроходность, еще не виданная на море. Она достигается благодаря водяным крыльям. Да, да! Из киля корабля под водой выдвигаются небольшие крылья-плоскости, и, набирая скорость, корабль начнет скользить на них по поверхности моря, почти не испытывая сопротивления воды.

Оба они, и Снесарев и Стриж, чувствовали, что приближается время грозных испытаний, что германский фашизм неизбежно навяжет всему миру и Родине войну. Такая война может стать долгой и тяжелой.

«Отныне стол конструктора — это наша точка обороны», — говорил в то время Снесарев.

Мысль, которой Снесарев поделился с другом на берегу залива в Лахте, не сразу увлекла Мишу. И это было неприятно Снесареву.

— Считаешь, что неосуществимо? Прожектерство? — спросил он.

— Нет, не прожектерство, конечно. Но тебе лучше знать.

— Увы, пока не лучше. Я ведь в самом начале работы. Что ты скажешь о самой мысли?

— Премногозначительно!..

Это было одно из словечек Миши.

— Прошу по-серьезному. Я ведь с твоим мнением всегда считался.

— Ах, по-серьезному? Ну, тогда не знаю, кому труднее — тебе или… скажем… Резерфорду.

— При чем тут Резерфорд?

— Ну как же! Ему понадобилась колоссальная энергия, чтобы превратить один элемент в другой. Но это подсчитано. А какая сила нужна для того, чтобы превратить корабль одного типа в другой, не могу себе представить. И много, так сказать, фантастики.

— Да не превратить, а создать новый корабль! Вот не ожидал, Миша, что ты так примитивно… — Снесарев поморщился. — А насчет фантастики, так ведь это программа-максимум. А для начала можно создать корабль с более скромными достоинствами — например, без крылышек.

Стриж рассмеялся:

— Ну, польза-то есть и от моей примитивности.

— Какая польза?

— Представь себе, как встретят твой проект, если даже я, твой друг… Однако отбросим шутки. — Миша стал серьезен. — Корабль, говоришь, должен быть малым, быстрым, маневренным. Сколько же нужно лошадиных сил и как они уместятся на твоем малом корабле? — Последние слова Стриж произнес с расстановкой.

— Вот это деловой вопрос. Жду других.

— Пожалуйста. Что такое в наше время конструктор-машиностроитель? Это тот, кто воюет с массой вещества.

— Туманно и неопределенно…

— Постой. Он прежде всего, не говоря уже о прочности, должен обеспечить большую скорость. Потому он и борется с весом конструкции.

— Это присказка, Миша. Дальше!

— В прошлом веке конструктор не очень заботился о размерах, о габарите. А теперь это на первом плане. Тебе нужна большая скорость, малый габарит, надежная броня, солидное вооружение. Все эти требования в корне враждебны друг другу. Как ты их примиришь? Как совместишь?

— Перед противоречиями не отступают.

— Красиво сказано.

— Я еще не рассчитал до конца. Но чувствую, что их можно совместить. У конструкторов также бывает интуиция.

Спичечным коробком Снесарев задумчиво чертил на песке лахтинского пляжа первый эскиз малого корабля. Набежавшая волна смыла рисунок.

— Вот так практика смоет твой замысел… — усмехнулся Стриж. — Нет, нет, я шучу!

— У тебя бывают шутки поостроумнее… — Снесарев был немного обижен.

Но осенью 1941 года, после того как началась осада Ленинграда, Снесарев показал Стрижу первые расчеты, и тот поверил в замысел друга. Они стали работать вместе. Вскоре после того, как Снесарев отправил жену и дочь в эвакуацию. Стриж поселился у него. Квартира опустела. На диване лежал забытый при сборах в дорогу большой плюшевый медведь — давний подарок Стрижа. Тогда Людочка, взвизгнув, с разбегу прыгнула на Стрижа и, карабкаясь по его длинной фигуре, закричала: «Дядя Миша принес Мишу!»

Оттого, что квартира опустела (через площадку — тоже пустая), оттого, что на диване лежит забытый Мишка, друзьям взгрустнулось, в первый вечер они молча пили чай, а потом, ложась спать, вспоминали вполголоса о недавней жизни, о ее радостях и разных забавных случаях, о таком недавнем и далеком.

Так повспоминали они дня два-три подряд, а потом, по молчаливому согласию, отказались от воспоминаний.

И внешне и по характеру друзья — а друзьями они стали с первого дня учебы в Кораблестроительном институте — были совсем разные люди.

Снесарев с юности солиден на вид, коренаст, не очень разговорчив, собран, нередко резок, с жесткими, ежиком, волосами. Когда он думал, то крепко сжимал губы. Это движение перешло к дочке. Когда Люда соображала, куда ей посадить куклу — возле тарелки или возле вазы с цветами, она делала пресерьезную физиономию и сжимала губы. Смеялась жена, хохотал Миша. Людмилу в такие минуты называли: «конструктор Снесарев в следующем поколении».

Миша был мальчишист и в двадцать, и в тридцать лет, и в тридцать два года — последний год его жизни. Длинный, подвижный, с лохматыми волосами, которые, как говорил заводской парикмахер, «невозможно отлегулировать», хохочущий по любому поводу, иногда шумный до утомительности.

В этой же комнате, в столовой, где они теперь уныло пили чай, Мише пришлось выслушать неприятные и, как оказалось впоследствии, несправедливые слова. И Снесареву, и его жене Марине, которая также знала Мишу со студенческих времен, не понравилось его сближение с Надей — девушкой, работавшей в копировочной.

— Миша, давайте говорить в открытую, — предложила однажды Марина. — По-дружески. Вопрос, правда, деликатный. Но ведь мы друзья и, думаю, имеем право?

— Какой вопрос? — Миша будто бы не понял.

— Ой, Миша, не увиливайте! — Марина всплеснула полными руками. — Не думала, что вы такой трус! Ладно, молчу… Хотите кизилового варенья?

— Очень люблю кизиловое, особенно вашей варки.

Марина положила варенья в блюдечко, взглянула Мише прямо в глаза и решительно заявила: