Анатолий Кулемин - Агония обреченных

Сюда, в пригород Мюнхена, в бывшее поместье Рудольфа Гесса, «Организация Гелена» перебралась в декабре 1947-го, образовав вокруг территории штаб-квартиры деревню с замкнутой, обособленной экономической структурой: своей школой, своим госпиталем, своими магазинами. Лагерь в Оберурзеле, где она располагалась ранее, к тому времени стал слишком мал для нее; штат организации разрастался пропорционально росту задач, которые — не без участия Центрального разведывательного управления США — ставились перед ней. Развертывание агентурной сети в ГДР, Чехословакии, Польше, Венгрии, Австрии и были теми первостепенными задачами, стоящими перед разведкой Гелена; особый интерес для нее (и для ЦРУ, разумеется, тоже) представляла информация о советских воинских частях, дислоцированных в этих странах. Борьба, а точнее — война, разведок западного и восточного блоков набирала обороты лавинообразно.

…«Мерседес» темно-синего цвета, встретивший «объект и сопровождающих его лиц» в мюнхенском аэропорту, медленно подъехал и остановился у небольшого красивого двухэтажного особняка, построенного в стиле, напоминающем неоготический. Высокие заостренные двухскатные крыши обоих его крыльев и центральной части особняка, пара многоугольных башенок делали его похожим на миниатюрный средневековый замок. Стена одного из крыльев до середины была увита плющом, а территория вокруг покрыта плотным, стриженым, изумрудно-зеленым газоном.

Апартаменты, куда доктор и его коллега препроводили Бредли, находились на втором этаже в глубине правого крыла и представляли собой номер довольно приличного отеля: широкая деревянная кровать, пара кресел с высокими спинками, инкрустированный журнальный столик, бар с множеством бутылок с разноцветными этикетками. У стены стоял дубовый обеденный стол с четырьмя стульями. Тяжелые шторы на окнах, пара картин в богатых багетных рамах на стенах вносили в интерьер определенный уют. Пол в номере, впрочем, как и во всем здании, был застелен ковровым покрытием, что делало шаги практически неслышными. Налет старины особенно привносился камином и литыми подсвечниками на нем, однако холодильник и вполне современная сантехника этот налет нивелировали.

— Ну вот мы и на месте. Проходите, господин Тауберг. — Доктор распахнул дверь и, продолжая подобострастно улыбаться, сделал приглашающий жест рукой. — Обед вам сейчас подадут. Ужин можете заказать уже на свой вкус.

— А что, здесь кроме нас есть еще кто-то? — Бредли вошел, по-хозяйски прошелся по номеру, сумку небрежно бросил в одно из кресел, плащ повесил в плательный шкаф, заглянул в холодильник; агрегат был заполнен продуктами, фруктами, овощами и зеленю. — А то у меня сложилось впечатление, что данная обитель необитаема; мы не повстречали еще ни одной живой души.

— Разумеется, мы здесь не одни. Обслуживающий персонал весь на месте, — не оценил шутку Бредли доктор. — Если вам что-то понадобится, можете вызвать горничную. Вот здесь и здесь находятся кнопки вызова, — показал он под столешницу журнального столика и на спинку кровати. — Надеюсь, пребыванием у нас вы останетесь довольны. А теперь, разрешите откланяться, наша миссия на этом закончена.

Уже у двери доктор обернулся и проговорил извиняющимся тоном:

— Да, господин Тауберг, у меня к вам одна только просьба: не покидайте, пожалуйста, пределов этого дома, да и этого номера тоже, хорошо? Видите ли, специфика деятельности нашего учреждения несколько секретна… Впрочем, как и вашего… Поэтому вы должны меня понять…

— А что, если я надумаю… ну, скажем, прогуляться перед сном, мне не позволят беспрепятственно это сделать?

— Нет, конечно, но нам бы не хотелось…

— Я вас понял, доктор Шнейдер, — перебил его Бредли. — Я обещаю выполнить эту вашу просьбу. Без сопровождающего и если меня не побудят к этому чрезвычайные обстоятельства, я из этого номера не выйду.

Через минуту после ухода «приятелей» в дверь деликатно постучали.

— Входите, открыто, — громко отозвался Бредли.

В номер вошла женщина лет тридцати пяти в строгом темном платье, в маленьком белоснежном переднике и высокой и тоже белоснежной накрахмаленной пилотке на голове. Перед собой она катила тележку с обеденным сервизом.

— Ваш обед, господин Тауберг, — сделав легкий книксен, не проговорила, пропела она и стала переставлять приборы с тележки на обеденный стол. — Могу я поинтересоваться, что вам приготовить на ужин?

— Приготовьте мне ужин на свое усмотрение, — ответил Бредли, внимательно рассматривая ее. — Если ваш вкус мне понравится, я предложу вам руку и сердце.

Женщина не ответила ничего, лишь чуть улыбнулась. Закончив с сервировкой стола, спросила:

— Какие-нибудь просьбы, господин Тауберг?

— А просьбы какого характера вы принимаете?

— Просьбы могут быть любого характера, но не все они выполнимы.

«Молодец, хорошо ответила, — мысленно похвалил ее Бредли. — Не удивлюсь, если окажется, что она умеет владеть оружием».

— В таком случае, если позволите, пару вопросов.

Женщина стояла и молча, с интересом смотрела на него.

— Первое: это подлинники? — кивнул Бредли на картины.

— В живописи я разбираюсь так же, как и вы, господин Тауберг, но не думаю, чтобы из музеев с завоеванных германской армией территорий вывозились копии.

«И опять хорошо… Нить разговора у нее, хоть она и сказала-то всего пару слов».

— И второе: как ваше имя?

— Я не уточняла у своего руководства, каким именем мне следует вам представляться. Извините меня, господин Тауберг.

— А кто ваше руководство?

— Это уже третий вопрос, а вы просили разрешения только на два. Приятного аппетита, господин Тауберг. — Она улыбнулась, вновь сделала книксен и удалилась.

За обедом Бредли слушал клавесинную музыку Баха; выбор пластинок был большой, он выбрал свою любимую запись.

Доктор Шнайдер пришел вечером, сразу после ужина; в руках он держал тонкую кожаную папку. Изменения, как в манере поведения доктора, так и в его облике, Бредли заметил сразу и без труда. Никакой растительности на лице доктора не было: ни бородки, ни усиков. О том, что они были накладными, Бредли понял по легкой небритости на лице доктора. «Значит, брился утром; если бы усы и бородку сбрил после нашего приезда, чисто выбритым было бы все лицо, — догадался Бредли. — И держишь ты себя совсем по-иному: взгляд спокойный, проницательный; от заискивающей улыбки не осталось и следа. Так держат себя только уверенные в себе люди, наделенные властью. Отсюда — вывод: ты такой же доктор Шнайдер, как я — Тауберг. Да, собственно, и Бредли — тоже».

— Как отдохнули? — спросил доктор, проходя в номер и по-хозяйски устраиваясь в одном из кресел.