Леонид Николаев - Феникс

Старик не уверен, что идеи эти хороши. Не уверен и в том, что такие люди, как его дочь или зять, должны находиться у власти, пусть вне Германии. Это оскорбляет людей, оскорбляет Пауля Хенкеля.

О власти сейчас и говорит он Саиду. Не о Гитлере, не о Геринге — Пауль знает, что о них говорить нельзя. Можно говорить вообще о власти, о справедливости. Вспоминать историю. Далекую, украшенную такими именами, как Демосфен, Сократ или Цезарь… Можно еще говорить о человеке, о бренности всего существующего. О несчастном Азизе, упавшем на асфальте. Пауль, как и Саид, не знает, кто убил Азиза. А если бы старик узнал, не поверил бы. Впрочем, он не поверил и в убийство Мустафы Чокаева, хотя многие намекали на это и даже называли имя убийцы. Нет, Пауль лучшего мнения о людях.

Хенкель прерывает свою спокойную речь только для того, чтобы поудобнее пристроить грелку или вздохнуть: «Да, жизнь человеческая…»

Так может пройти весь вечер. Старик будет говорить, Саид слушать. Пытаться слушать.

Вдруг вспыхивает звонок в передней. Все вздрагивают. А Саид бледнеет. Кто может звонить к Хенкелям в такое время? Азиза нет. Азиз мертв…

— Что это? — спрашивает фрау Марта.

— Иди узнай, — ворчит Пауль. — Наверное, несчастье. В наше время в дом входит только несчастье.

— Боже!

Она идет в переднюю. А там уже стучат в дверь. Сапогами.

— Открывай!

— Кто? — губы у фрау Марты трясутся.

— Гестапо.

Вот и все. Кому-то в доме надо собираться. В дорогу.

Саид узнает голос Берга. Вскакивает. Идет к двери, чтобы увидеть его. Понять, зачем он здесь.

Часы показывают девять ноль четыре. На четыре минуты задержался Берг. Штурбаннфюрер, составляя график операции, против адреса «Шонгаузераллей, 57» пометил — 21 час. Почти точно.

Берг стоит на пороге. В черном лакированном плаще, в фуражке со свастикой и белым черепом. Лицо серое, застывшее, почти каменное. Губы сжаты. Он разжимает их, чтобы сказать беспощадное:

— Все остаются на своих местах. Сопротивление бесполезно.

«Это не он. Не Берг!» — думает Саид. И отшатнулся. Пытается уйти. В это время оберштурмфюрер ударяет его в лицо.

— Сволочь! Мы научим тебя уважать законы Германии.

Сзади напирают гестаповцы. Вбегают в коридор, перешагивают через Саида. Кто-то давит сапогом его локоть.

— Приступайте к обыску! — рявкает Берг.

Это все-таки Берг. Его глаза. Они смотрят зло на Саида. С ненавистью.

Оберштурмфюрер опускается на корточки, начинает ощупывать Исламбека.

— Где? — едва слышно спрашивает он Саида. Только двое в коридоре: Берг и Саид. Остальные в комнатах.

Хоть бы улыбнулся, что ли. Смежил веки, дал понять: я Берг. Нет. Каменное лицо.

Неужели провокация!

— Где? — повторяет Берг. Гестаповец торопится. Ему надо получить ответ. Рядом люди. Совсем близко.

А если это Берг? Все-таки Берг.

— У нее…

Лицо меняется. На нем досада.

— Черт возьми!

Саид не понимает, чем недоволен Берг. Он же сам велел вернуть документ Надие. Или забыл?

Поднимается гестаповец. Пинает легонько Исламбека.

— Ауф!

Гаркает на всю квартиру:

— Подлецы! Им не дорога Германия. У них нет ничего святого.

Это относится уже к старому Паулю и его жене. Они, видите ли, сдали комнату преступнику Азизу Рахманову, укрыли его.

Берг ругается, а гестаповцы переворачивают дом вверх дном — летят подушки, одеяла, летят книги Хенкеля, трещит обшивка на стульях. Пауль пытается защищать свое имущество. Он что-то запинаясь говорит.

— Швайген! — глушит старика оберштурмфюрер. Хенкель немеет мгновенно. Шаркая шлепанцами, исчезает в кухне.

Надо встать и Саиду. Команда давно подана, а он все лежит, припав головой к стене. С губы сочится кровь — крепкий кулак у этого Берга.

«Что же все-таки происходит — думает Исламбек. — И что произошло?»

И вдруг догадывается — провал!

Он встает, качаясь, не от боли, не от удара. От душевной муки.

Упирается плечом о стенку. И так стоит. Стоит, пока гестаповцы не заканчивают обыск. Они уходят, поторапливаемые оберштурмфюрером. Робкая, испуганная Марта провожает до двери страшных гостей.

Тени мелькают мимо Исламбека. Последняя — Берга. У порога он оглядывается и смотрит на Саида. Мгновение лишь. Ничего не говорит взгляд.

Так и остается Саид с нерешенным вопросом: Берг это или не Берг?

10 часов 10 минут.

Дитрих мог бы не возвращаться к Ольшеру. Мог бы поехать к себе в отдел и там заняться анализом фактов. Их набралось за несколько часов довольно много. К тому же штурмбаннфюреру хотелось связать эти факты с материалами по делу Мустафы Чокаева и Хендриксена, связать со схемой, которая так ясно вырисовывалась в донесениях майора. Надие Амин-оглы, судя по анкетам и сообщениям самого Ольшера, была дочерью эмигранта, связанного с английскими кругами в Турции, и появилась в управлении СС по рекомендации Чокаева. В кармане Азиза Рахманова найден парижский адрес того же Чокаева. Схема действует безотказно. Одно лишь смущает Дитриха — документ, похищенный у Ольшера, должен интересовать не столько англичан, сколько русских. Именно русских. А действует британская агентура. Вот что нелепо. Вот что надо осмыслить.

Но не с этим решил ехать к Ольшеру майор. С пеплом, найденным в камине. С остатком бумажного листа, не успевшего истлеть, только покрывшегося коричневым загаром. Пепел менял весь курс событий. Его бережно собрали, запечатали в конверт и повезли на Моммзен-штрассе.

— Вы понимаете, перед какой сложной задачей мы оказались, — говорит майор упавшему духом Ольшеру, — задачей, которая имеет несколько решений, и одно из них спасительное.

Глаза капитана оживают. Постепенно. Ему еще неизвестно направление мыслей штурмбаннфюрера, но если существует какая-то надежда на спасение, можно дышать. Можно жить.

— Ваша турчанка уничтожила документ до того, как он побывал в руках агента, — продолжает Дитрих, — или после того, как его уже скопировали. Ответить на этот вопрос никто не может: Надие Амин-оглы приняла цианистый калий. Азиз Рахман погиб несколько дней назад. Но ответить надо. От точного ответа зависит судьба операции.

— Она уже отменена, — мрачно произнес Ольшер.

— Считаю такое решение преждевременным… — в словах майора звучит уверенность. — Конечно, если противник знает о нашем плане, осуществлять его бессмысленно, даже преступно. Удар будет обезврежен, потери невосполнимы. Если же противник пытался только узнать, но не узнал, операцию отменять нельзя.

— Где гарантия, что противник только пытался узнать? — поинтересовался капитан. Он уже обрел силы и мог принять участие в решении сложной задачи, выдвинутой Дитрихом.

— Вы хотите подтверждения?

— Да, конечно…

— Заставьте подтвердить самого противника… Вы удивлены, господин капитан? Я объясню.