Николай Асанов - Чайки возвращаются к берегу. Книга 2

— Да, — отвечает полковник.

— И вы проверяли все радиограммы, которые я посылал в Лондон?

— Естественно! Очень часто я сам составлял их.

— Но ведь я послал более ч е т ы р е х с о т!

— Ну, вам беспокоиться нечего! Вы всегда получали благодарности. Я думаю, ваше имя внесено в списки погибших во славу королевы Великобритании…

— Как?

— Тоже вполне естественно. Ваши друзья — Граф, Делиньш и другие — передали радиограмму в Лондон, что вы и ваш некий помощник были запеленгованы во время передачи в Лондон, и так как вы открыли, огонь по нападавшим, то были убиты в перестрелке. Таким образом, ваша честь была спасена… А во время ареста вы ведь ни словом не обмолвились ни о Делиньше, ни о шпионах, с которыми прибыли в Латвию, вы говорили только о себе! Мы особенно, как вы помните, на следствии на этом не настаивали. Нам все было известно в деталях.

— Если бы я знал! — потерянно сказал Петерсон.

— Ну, а если бы знали? Бросились бы на меня с пистолетом?

— Тогда — может быть. А сейчас мне просто стыдно! Мне стыдно за англичан…

— Не надо стыдиться за англичан. Они еще два года продолжали активно работать. Опустошили не одну разведывательную школу, отправляя к нам своих учеников.

Петерсон стоял, опустив голову, думал об этой игре, которая позволила чекистам так ловко, без единого выстрела захватить десятки хорошо подготовленных, фанатично веривших в идеалы буржуазной Латвии и «свободного мира» людей. Ему было стыдно и горько. Наконец он взглянул на полковника, спросил:

— Зачем я вам понадобился, гражданин полковник?

— У меня просьба к нам, Петерсон. Вы, вероятно, читали в газетах о том, что американцы заслали на нашу территорию самолет-шпион и что наши ракетчики сбили этот шпионский самолет возле Свердловска…

— Да, читал…

— Так вот, летчик этого самолета Пауэрс, приговоренный к десяти годам лишения свободы, с отбыванием первых трех лет в тюрьме, обратился к администрации тюрьмы с просьбой, чтобы его посадили с кем-нибудь, кто знает английский язык. А так как вы знаете и английский, и немецкий, я предлагаю вам разделить участь уже не с английским шпионом, а с американским, да к тому же несколько необычного класса — воздушным!

— Ну, если вы считаете, что Пауэрс после общения со мной и по освобождении из тюрьмы не переквалифицируется из летчика-шпиона в летчика-атомщика, я согласен. Вдвоем в камере даже веселее. Интересно будет познакомиться с ами… Пусть приезжает!

— Итак, Пауэрса доставят сюда послезавтра. Может быть, у вас есть ко мне просьбы?

— Нет. Впрочем, есть одна. Это не просьба, а вопрос. Скажите, с какого времени вы работаете в КГБ?

— В сороковом году я был освобожден народом из тюрьмы, и народ поставил меня на эту работу. С того времени я стою на этом посту.

— А Лидумс? Разве его не судили?

— Нет. Этого не могло и быть. Так же, как не судили никого из отряда Лидумса. Эти люди — бывшие партизаны. Они сделали все: жили в лесу вместе со шпионами, жили на хуторах с ними же, оставили семьи, работу, и все это они делали во имя Родины.

— Да… — тихо сказал Петерсон.

На следующий день Петерсон, закончив работу в тюремной мастерской, где заключенные делали мебель, возвращаясь в камеру, попросил у дежурного ведро и тряпку.

Он вымыл камеру, протер стены, попросил, чтобы сменили белье, сходил в душ.

Утром он вышел на работу, думая: каков будет этот американский парень? Может быть, он уже напуган тюрьмой во время следствия и теперь за ним придется ухаживать да ухаживать, чтобы он, чем черт не шутит, не наложил на себя руки.

Петерсон вернулся в шесть вечера. Дверь загремела ключом, открылась. При звуке открывающейся двери вскочил на ноги молодой парень. В камере дежурный установил вторую кровать, на которой было разостлано одеяло, белье. Конвоир, окинув взглядом американца, ушел. Американец поднял руку, окликнул:

— Хелло, Петерсон?

— Хелло, Пауэрс?

— Как жаль, что не могу предложить стаканчик виски! — усмехнулся Пауэрс.

— И у меня все кончилось! — улыбнулся Петерсон.

— Ну что ж, придется вместе с вами, видимо, не один год провести в столь респектабельной гостинице! — И Пауэрс обвел рукой камеру. — Не смогли бы вы рассказать о ней? Насколько мне известно, вы обитаете тут не первый день?

— Да, пожалуйста. Кстати, вам еще не приходилось сидеть? Тюрьма как тюрьма, довольно старая, лет сто стоит на этом месте. Побудка, а по-военному подъем, — в шесть, зимой — в семь. Оправка, гимнастика, завтрак, выход на работу. Обед в двенадцать. Возвращение с работы в шесть часов.

— Что здесь делают?

— Модерновую мебель. Сидеть на ней нельзя, но ее все покупают.

— А если не работать, с ума можно сойти? Так ведь?

— Вы, насколько мне известно, летчик. Здоровье у вас, видимо, отменное, вы летали на больших высотах. Так что с ума здесь не сойдете.

Наступило время ужина, гремели двери, открывались и закрывались с железным грохотом, уголовник с каким-то навечно удивленным лицом просунул в окошечко над дверью две миски с кашей и алюминиевыми ложками, два ломтя хлеба, две кружки чаю, оглядел новенького, но, так как Пауэрс и Петерсон молчали, замкнул окошечко и побрел дальше в сопровождении конвоира.

После ужина Петерсон спросил у Пауэрса:

— А как вы-то оказались в столь неуютном месте?

— Вы, наверное, читали, как это случилось! Я всегда считал, что с русскими шутки плохи. Но стремление немного побольше заработать — у меня ведь очень интересная жена! — затмило эту истину. Я стал летчиком-высотником для ведения воздушной разведки. В тот злополучный весенний день я пересек границу Советского Союза. Все шло хорошо. Стояла солнечная погода. Я полагал, что все закончится удачно, но русские подняли в небо зенитные ракеты, и одна из них сделала все, чтобы я попал в «дружеские» объятия. Самолет камнем полетел к земле. Правда, самолет можно было превратить в груду осколков, спокойно падающих вниз: на борту самолета есть устройство для взрыва. Но я прыгнул, совершив самый длинный прыжок, чуть не в тридцать километров… — Лицо его стало вдруг злым, он продолжал все горячее: — А теперь некоторые подлецы говорят: «Почему не взорвал самолет?» А в сущности, я даже счастлив, что не сделал этого, не взорвал это чудище. Кто знает, может быть, кнопка сработала бы немедленно и вместе с обломками самолета на землю полетели бы и мои обломки? А эти подлецы до сих пор твердят: «Пусть за это Фрэнсис сгниет в советской тюрьме!» Да, я вам не представился. Меня зовут Фрэнсис.

— А меня — Юхан. — И после паузы: — А у вас есть какая-нибудь возможность освободиться раньше?

— Отец сказал мне — вы ведь знаете, что мои родители были допущены на суд и отец был на свидании, как и мать, и теща, и жена, — так вот, отец сказал, что несколько лет назад в Америке был арестован советский разведчик Абель. Отец тогда же сказал мне, что по возвращении домой он обратится в прессу и подымет кампанию за обмен меня на Абеля.