Леонид Могилев - Век Зверева

— В лес.

— Кто в лес, кто по дрова. Где-то я тебя видел. Ты в «Якоре» вчера не гулял? — спросил таксист. Это Бухтояров проник в его сновидение. В его колдовскую пьесу. Ах да, он сам велел беречь себя от служебного ворона. Ну что ж. Спасибо. Теперь он не один. Сейчас где-то восемьдесят пятый год. Он уже не один.

— Гулял, — говорит Зверев, — хотя это, возможно, и не так.

Но таксист Бухтояров рад и вспоминает, как там все происходило.

— А с той черненькой получилось?

— Получилось, — отвечает Зверев, поглядывая по сторонам. Но тем временем они уже приезжают. По счетчику с него два с чем-то, но он дает три.

Там, где кончается автострада, за предместьем, лес ухожен и вычищен. Он идет дальше. Туда, где за бельмом пригородного озера начинается другой лес. Где неизвестно с каких времен — узкоколейка, поросшая травой, с насыпью, которую сожрало время. Он идет по этой колее, и она приводит его к тому, что называлось когда-то станцией.

То, что он хочет сделать сейчас, слишком опасно. Нельзя вот так, легко и непринужденно, путешествовать по божественной спирали. Можно и не попасть по адресу, и не вернуться.

Дождя не было давно, и он без труда находит сухую чистую поляну, ложится лицом к небу. Он лежит долго и даже засыпает, и ему грезится какая-то ересь. А когда просыпается, видит над собой облака. Бесполезно и безвозвратно. И тогда он встает, разжигает костер. Складывает подле себя шалашик, а сухих сучьев рядом — вдоволь. Он смотрит внутрь пламени, не мигая. И это двойное уже пламя разрастается необыкновенно и противоестественно. Теперь огонь всюду. Он поднимается до верхних пределов леса и поглощает его. И тогда Зверев входит в это пламя. И еще более странный сон снится ему.

Он пришел к пограничной корчме. Это лег на двести дальше, и страна — не понять какая. Хмурый карлик принес ему огня и вина. Все в той же мятой алюминиевой кружке. Он поискал глазами своего стража и не нашел его. Что там, на другой стороне границы, и другая ли та сторона вообще, — он не знал.

— Что за город, мастер?

— Кенигсберг. А что у литвинов?

— Как всегда, измена и зависть.

— Бежишь?

— Скорее, странствую.

— Бежишь… Но не бойся, — говорит карлик. — Тебя уже не достанет ни топор, ни дыба.

— Почему?

— За тобой — ворожба. Кто-то бережет тебя. Хочешь еще вина?

— Дай.

Ворожила женщина. Он не знал ее имени, звания и возраста. Но всю ночь чувствовал теплый ток ее колдовства. Пепел прочь разбрасывал свои крылья. И она наконец позвала его.

«Отразись в огне этом, укажи себя… А потом возвращайся».

Зверев видел вновь светящиеся диски, которые теперь стали зеркалами. Но только мутные сполохи отражались в них. И это было плохо.

Выйдя из корчмы, Зверев сел на коня и скакал всю ночь. Потом конь пал. Он спешил, чтобы предотвратить нечто. И не успел. Костер на центральной площади Кенигсберга горел знатный. Там сжигали его стража. Он поднял голову и увидел Служебного Ворона. Птица ликовала.

Возвращался Зверев долго. Вначале туда, в корчму, потом в лес, на окраину, потом в дом свой, желанный и мимолетный, и, уже покидая его, увидел самого себя. Это была подземка. Вначале он не узнал ее.

…Тридцать первого декабря двухтысячного года он ехал в вагоне питерской подземки на перегоне «Горьковская» — «Невский проспект». Окружающее разительно изменилось. Полностью исчезли из вагонов рекламные плакаты. Возле каждой двери вновь появились схемы метро. Легкая дымка мешала ему разглядеть названия станций. И тогда он принялся рассматривать пассажиров. Перегон этот был самым, наверное, длинным в городе. Он знал, что все происходящее мимолетно, и важно ему сейчас только вот это быстрое знание. Информация будущего. Вагон был заполнен едва на треть, и, пытаясь увидеть главное, он впился глазами в офицера. Офицер этот был необычным. Полевая сумка на правом боку, кобура — на левом. Точеное худое лицо. Сапоги — нечищенные, в ошметках грязи. По эмблемам — артиллерист. Наконец, Зверев понял, что в офицере не так. С фуражки исчез двуглавый орел… Зверев понял, что реши он сейчас выйти наружу, покинуть химеру этого вагона, у него ничего не получится. Тогда он закрыл глаза, и к нему пришел холод.

…Земля застыла в апогее, и белые поля, нагие города и дерева вершили свой полет вместе с ним в междувременье. Печаль ощутил он.

Тогда к нему пришла женщина из его ворожбы, села рядом и прижалась к нему. Он попробовал не заплакать и не смог.

Он родился не в срок и попал не туда. И кто назначил ему срок этот?

Как холодно! Он стал частью метрополитена, и надежная стальная колея несла его. Женщина была все ближе, и они остались уже одни в вагоне. Зверев умолял тех, что наверху, об одном. Он просил, чтобы перегон этот продлился еще хоть немного.

…Голос Бухтоярова, невнятный и далекий, пришел к нему:

— Вернулся?

Зверев приходил в себя. С ним произошло то, чего он боялся. Он знал теперь свое будущее.

— Ну как там, на горизонтах? Можешь говорить?

— Все у нас получится.

Он встал, размял спину. Его, как всегда после такой работы, подташнивало, а немного погодя появится зверский аппетит.

— Долго меня не было?

— Около часа. Я уж думал, утащили тебя ведьмы. Пульс пощупал — вроде жив.

— Давай водки выпьем.

— Давай, если просишь. А не повредит?

— Мне нужно. Давай.

— Этого добра у нас хватает.

Зверев налил себе полкружки, выдохнул, вдохнул, выпил. Долго сидел, пытаясь удержать в себе горячую влагу, и наконец это ему удалось.

— Жрать дай. Тушенку режь. И хлеба. С солью… А свет — неверный, утренний — достал его и тут, сочился, проникал в их схрон.

— Все у нас получится.

— Ты что там видел? Я же в колдовство не верю. Так только спрашиваю.

— Ехал я в метро в двухтысячном году. Рекламы нет. Офицер напротив, как будто с фронта. На фуражке орла нет.

— А я, Юра?

— А ты?

— Я где был?

— Ты на станции меня ждал.

— На какой?

— Имени маршала Варенникова.

— Ну, ну, — загрустил он. — Не умеешь ты врать. Теперь поспи маленько. Духи из тебя тем временем выйдут. А у меня тоже дела кое-какие есть. Не забоишься завтра?

— Уже сегодня.

— Завтра, Зверев, завтра. У меня свой календарь.

Бухтоярову было сегодня свое видение. Прислал ненадолго, сон подсмотрел.

Видел он аэропорт. Самолет «боинг» с распоротыми канистрами, из которых стекало, клубясь, зелье запредельных стран. Туман опускался на аэродром и продлевал то ли божественный каприз, то ли противоестественный транзит. Он увидел ангела, сидевшего прямо на крыле раненой машины. «Сквозит», — сказал ему, укутываясь крыльями, ангел. Зверев оглядел еще раз эту картину и отправился в буфет. Там было тихо. Там длился бесконечный разговор тех, кто ждал продолжения рейса. Чаши их были бездонны, а время отлета — нереально. Время тех, что собрались в буфете, заканчивалось. Все эти люди глянули на Бухтоярова, цыкнули зубами и принялись шушукаться. Время от времени они опять поглядывали на него и прихлебывали из своих бокалов, более похожих на лоханки. И лица все были как бы знакомыми, но опознать в точности он никого не смог, а потому покинул аэропорт и увидел, что тот и вовсе расположен на берегу реки. Плотик покачивался на отмели. Он встал на него и оттолкнулся. Потом поднял глаза наверх и увидел Служебного Ворона. Тот решил сопроводить его в одиноком путешествии по мутной реке.