Георгий Черчесов - Под псевдонимом Ксанти

— Сегодня каждый должен видеть разницу между прежними войнами и будущей, — говорил епископ из Дании. — Будущая война — это не борьба за победу, ибо победителей не будет. Все и вся погибнет. Будущая война — это катастрофа не отдельных народов, а всего человечества…

Несколько мгновений Кильтман молча переваривал эти слова, потом посмотрел на Хаджумара:

— А вы, советские военные, понимаете, что мы с вами возьмем с собой в могилу все человечество? И тех, кто только вступает в жизнь, и тех, кто…

— И тех, кто еще не родился, — подсказал Хаджумар. — Оратор прав: атомная война уничтожит и будущее. Этим она отличается от прежних…

— …Когда наступит тишина, понятия «победа» и «гибель» станут идентичными, — предсказывал датчанин. — Невероятно, но факт — никто не скажет: я победил. Люди успеют лишь проклясть того, кто первым нажал кнопку…

— Вы не задумывались, почему в тридцать шестом мы пришли на помощь испанцам? — спросил Хаджумар Кильтмана. — Мы тогда уже знали, что произойдет цепная реакция, и поэтому ее необходимо в зародыше предотвратить…

— Вы думаете, истоки сегодняшней ситуации там? — ужаснулся этой мысли Кильтман и покачал головой: — Нет, нет, разве мы ставили перед собой конечную цель — гибель человечества? И вы, и мы мечтали о победе — каждый о своей… Будем откровенны. Вы генерал, и я генерал. И вы, и я, отдавая приказ идти в бой, посылали людей на гибель. Когда выигрывают бой, погибших не считают. Но если потерпите поражение, вам вспомнят и то, в чем вы не виноваты! Я проиграл — вот вам и легко по-своему трактовать факты прошлого…

Чем дольше длился форум, тем сильнее раздирали его противоречиями ораторы. Каждый выдвигал свое средство спасения мира. Были и серьезные предложения, и наивные, и просто курьезные:

— Господа! Сравните две цифры: двадцать девять минут и пять минут, — гремел в микрофон ученый из Франции. — За двадцать девять минут ракетоносец преодолевает расстояние от Америки до территории СССР. Тем же «Першингам-2» и крылатым ракетам требуется всего пять минут, чтоб достичь границ СССР и государств Западной Европы. Всего пять минут! Случись непредвиденное и сработай автоматический механизм пуска, через две минуты средства слежения сообщат противной стороне, что ракета летит на них. Если компьютер ошибся в США, то еще будет двадцать семь минут на то, чтобы двум правительствам связаться, объясниться, избежать цепной реакции, предотвратить ответный удар. Можно еще успеть уладить недоразумение… Но когда времени всего пять минут! Пять минут! Тут же последует удар возмездия всей мощью. И через пять минут Европа перестанет существовать. Через пять минут, господа! Отсчет этих пяти минут может начаться сию минуту, — ужаснулся ученый. — Может, уже начался?!

— Да, это верный подсчет, — кивнул Кильтман. — Пять минут — и не станет Европы… — В глазах немецкого генерала притаился страх, из груди вырвался вздох: — Майн гот!

— Понимая это, как вы, западные немцы, разрешили американцам расположить «Першинги-2» и крылатые ракеты на территории ФРГ? — спросил Мамсуров. — Не есть ли это самоубийство, сознательное безумие?

— Я всегда считал: чем более мощным оружием мы располагаем, тем спокойнее для Дойчланд, никто не посмеет потревожить ее. И не стоит прислушиваться к болтовне штатской мелюзги, которая во все века кричала о мире и разоружении. И не думайте, что американцы нас обманули. Мы раскусили их, увидели, в чем их хитрость. И сознательно пошли на размещение «першингов» и крылатых ракет на территории ФРГ.

— И теперь радуетесь, глядя, как они замерли возле ваших домов, зловеще ощетинившись на Восток, — сказал Хаджумар.

— А оттуда на нашу землю смотрят ваши ракеты. Молча. Пристально. Готовые каждую секунду вырваться из своих шахт, — холодно парировал Кильтман. — Такова жизнь… И приходится играть в ее жестокие игры.

На трибуне сменился оратор. Теперь выступал молодой мужчина, широкие темные очки скрывали пол-лица…

Внезапно Кильтман зааплодировал. Хаджумар покосился на него.

— Этот парень мне нравится, — сказал Кильтман. — Он смотрит в корень. Уговорить людей действовать сообща трудно. А вот суметь внушить им страх — это уже что-то. Заимей он одну-вторую ракету — и к нему прислушаются.

— Терроризм в борьбе за мир? — усмехнулся Хаджумар. — Это что-то новое в политике.

— Сейчас не время церемониться, — упрямо гнул свое Кильтман. — Или мы их прижмем к стенке, или они нас.

— Кого это их?

— Политиканов, что у власти. На совесть их воздействовать — гиблое дело. Нужна сила, угрожающая каждому из них… Если бы можно было сразу их всех изолировать, — мечтательно сказал Кильтман. — Раз! — и сразу чтоб они оказались в наших руках.

— Знакомые способы, — покачал головой Хаджумар. — И помнится — вы их охотно пускали в ход.

— Пускали, — не стал отнекиваться Кильтман. — И зачастую они давали эффект… Откровенно говоря, я был сторонником джентльменского сражения с противником — на поле боя, с мечом в руках… Но один человек раскрыл мне глаза.

— Не генерал ли Гете? — спросил Хаджумар. — И не в тридцать девятом ли году, когда вы взялись доставить в Берлин задержанную пограничниками одной из восточноевропейских стран группу пытавшихся перебраться через границу в Союз?

— Точное попадание!.. Но зачем вы напомнили мне ту неудачу? Впрочем, я доставил бы их в Берлин, если бы не проклятый туман, что густой пеленой навис над аэродромом… Генерал Гете дал мне семь часов на путь до заставы. Туман задержал мое прибытие туда на двенадцать часов… День, когда я возвратился в Берлин, был самым ужасным в моей жизни… — Кильтман помолчал, заново переживая давнюю историю, потом продолжил:

— …Гете был взбешен. Он не скрывал, что недоволен мной. Он ничего не хотел знать. Бегал по кабинету и рычал на меня: «Провалить такое дело?!» «Я сделал все, что мог», — защищался я. «Значит, ваши возможности ничтожны!» — взревел Гете. «Я просил вас не направлять меня на это задание». «Представляю себе: вся застава лежит пластом, связанная и молчаливая! — в негодовании воскликнул Гете. — И начальник заставы уверяет, что это произошло без всякого шума?! Я уверен: здесь не обошлось без русских». «Один из солдат слышал, как нападавший позвал другого по-испански: „Амиго!“» — вспомнил я. «Чепуха! — отрезал Гете и задумчиво пробормотал: — Нам нужен один факт… Маленький факт о вмешательстве русских во внутренние дела соседней страны… И все!» — «Война?» — «Они еще не перевооружили армию, — сказал весомо Гете. — Они не станут артачиться, они выполнят все наши требования… Но нужен повод! По-вод!.. — Он деловито спросил: — Так что там за глухонемой?» — «Он сидел на берегу моря… — пояснил я. — Недалеко от того места, где заканчивались следы…» «Боже мой! Преследовать похитителей и привести… жалкого глухонемого! — рассердился опять Гете, но сдержал себя. — Как он выглядит?» — «Тупое выражение… Полуголый. Вид такой, точно неделю по морю его таскало, пока выбросило на берег. Мы объехали сотню километров по побережью — жители его не знают…» — «Он должен заговорить, ваш глухонемой!» — резко заявил Гете. «Профессор исследовал его и пришел к выводу, что он и в самом деле глухонемой», — сообщил я и рассказал дяде о методе ученого, который, уяснив стоящую перед ним задачу, пояснил, что можно симулировать шизофрению, болезнь сердца. Наконец, притвориться калекой. И можно ввести врачей в заблуждение при соответствующем таланте — история знает много удачливых симулянтов. Но притвориться глухонемым — безумие. Немой мыслит без помощи слов — только понятиями: ведь он в жизни не слышал ни одного слова. Обыкновенный же человек, хочет он этого или нет, думает — ну хотя бы о том, что ему нельзя отвечать, — с помощью конкретных слов. Профессор создал аппарат, который и определил, что наш пациент мыслит без слов, а следовательно, он глухонемой. «Не верю, не верю профессору! — отмахнулся Гете. — Этот „глухонемой“ — один из тех, кто причастен к нападению на заставу. И мы разоблачим его». И он приказал отдать его парням Миллера, заявив, что от их «приборов» тот заговорит!