Джесси Келлерман - Чтиво

«Я галлюцинирую», — подумал Пфефферкорн.

Он протер глаза.

Указание не исчезло.

В заднем кармане Пфефферкорн нашарил бумажный клочок размером не больше записки из «печенья счастья». [11] Печенье из двух половинок, внутри которого спрятана бумажная полоска с предсказанием судьбы. Обычно подается в китайских ресторанах. Там было одно слово:

ОБЕРНИСЬ

Пфефферкорн обернулся.

Меньше чем в трех футах от него, где только что никого не было, стоял человек. Непостижимо, как он сумел появиться так быстро и бесшумно. Однако же вот он: среднего роста мужчина в мешковатом черном костюме. Определить его возраст не представлялось возможным, поскольку восемьдесят процентов его лица оккупировали густые и пышные усищи, каких Пфефферкорн в жизни не видел. Эти усы имели подусники, которые, в свою очередь, переходили в под-подусники, и каждая часть сего мужского украшения занимала площадь, достойную отдельного телефонного кода. Эти усы требовали внимания к важным проблемам навощения; увидев их, самка овцебыка тотчас изготовилась бы к оплодотворению. Ницше ополоумел бы от зависти к этим усам, если б раньше не спятил. Если б три самых мощных в мире водопада — Ниагара, Виктория и Игуасу — вдруг объединили свои потоки и трансформировали их в волосатость, эти усы, возможно, несколько им уступили бы, но зато они опрокидывали традиционные законы тяготения, ибо произрастали вперед, вверх и в стороны. Что и говорить, усы впечатляли, и Пфефферкорн впечатлился.

— Боюсь, вас дезинформировали, — сказал человек.

Усы усами, но Пфефферкорн тотчас его узнал:

— Джеймсон? Вы?

Усы огорченно дрогнули.

— В интересах операции называйте меня Блублад, — сказал Джеймсон.

В глубине парковки их ждал черный двухдверный седан.

— К чему этот нелепый наряд?

— Информацию получите по мере необходимости.

Они выбрались на трассу.

— Могу я взглянуть на ваше удостоверение или еще что-нибудь? — спросил Пфефферкорн.

— Оперативники не имеют при себе документов. В любом случае, я выгляжу иначе, чем на официальном фото.

— С какой стати я должен вам верить?

— Новости видели? Могу вас отпустить, и к закату вы будете в тюрьме или мертвы. Либо все вместе. И раньше. В ваших интересах меня выслушать. Но… — Джеймсон/Блублад съехал на обочину и ударил по тормозам, — решать вам.

Пфефферкорн уставился на шоссе в дрожащем мареве. Ни еды, ни денег, ни воды. Неудобная одежда, болит голова. Можно сбежать, только куда? Можно искать помощи, но у кого? За него объявлена награда, а он один из самых известных в мире писателей. Не кинозвезда, но все же.

— Ну? — сказал Джеймсон/Блублад. — Беретесь?

— За что?

— За свою задачу.

— Как я отвечу, если понятия не имею, о чем речь?

Блублад пошарил под сиденьем и бросил Пфефферкорну на колени желтый конверт:

— Думаю, это поможет.

Пфефферкорн достал из пакета размытую зернистую фотографию, переснятую с видео. Он понял, что перед ним так называемое «подтверждение жизни». На снимке — газета за вчерашнее число. Газету держит Карлотта де Валле. Грязная. Лицо в потеках туши. На левом виске подсохшая ссадина. Оцепенела. И есть от чего. К ее голове приставлен пистолет.

Конспиративная квартира представляла собой четырехэтажный бревенчатый дом на берегу частного озера. Пфефферкорн выбрался из гидросамолета и глубоко вдохнул хвойный воздух.

— Ступайте, я вас догоню, — сказал Блублад.

По причалу Пфефферкорн направился к дому.

Парадная дверь распахнулась.

— Здрасьте вам! — сказал Канола. — Рад, что вы справились.

Он провел Пфефферкорна в роскошную гостиную с медвежьими шкурами на полу и мебелью в стиле «искусства и ремёсла». Над камином, в котором легко уместился бы як на вертеле, висела оленья голова. Величаво тикали напольные часы, длинный переговорный стол сверкал зеркальной полировкой. Если б не доска с картой Злабии и подвешенный к потолку экран, вся обстановка вполне сгодилась бы для зала официальных приемов, где к столу подают жаренного на вертеле яка.

— Отдыхайте, — сказал Канола. — Шеф вот-вот прибудет и вас проинструктирует. Вы голодный?

Пфефферкорн кивнул.

— Ждите здесь.

Пфефферкорн потрогал безделушки на каминной полке. Из вестибюля донеслись приглушенные голоса. Он напряг слух, но ничего не разобрал.

С сэндвичами и охлажденной водой вернулся Канола.

— Кушать подано, — сказал он.

Пфефферкорн вгрызся в отрубной хлеб и яйца.

— Вы уж извините за шероховатости, — сказал Канола. — Сами понимаете.

Пфефферкорн, жуя, кивнул. Он ничего не понимал, но решил, что лучше прикинуться осведомленным.

Канола ухмыльнулся:

— Да уж, крепко вы струхнули, когда оказались в браслетах.

Из вестибюля раздался голос:

— Кто-то сказал «кушать подано»?

Вошел Сокдолагер и нацелился на еду.

— Не возражаете, если присоединюсь? — Он разом откусил сразу полсэндвича и, верхом усевшись на стул, с набитым ртом ухмыльнулся: — Фто нофенькофо, друфок?

— Всё, — ответил Пфефферкорн.

«Детективы» прыснули.

Отложив бутерброд, Пфефферкорн подошел к карте. Вместе две Злабии смахивали на уродливый корнеплод. На пространстве с бумажный лист уместились даже назания всех улиц, что лишь подчеркивало малость обеих стран — каждая всего-то с округу. Отчего насилие всего безудержнее в этаких крохотных, неприметных местах? Демаркационная линия, то бишь Гьёзный бульвар, проходила точно посередине карты, упираясь в площадь, которая по одну сторону линии называлась Майдан имени места завершения парада в честь увековечивания благородной памяти величайших жертв выдающихся мучеников достославной народной революции 26 мая, а по другую — Площадь Адама Смита. Внизу карты белело пятно с пометкой «Запретная ядерная зона Джихлишх».

— Все это будет на экзамене.

Пфефферкорн обернулся. Это сказал молодой человек, чьи пегие волосы разделял аккуратный косой пробор. Неброский костюм, приспущенный галстук с заколкой в виде американского флага.

— В интересах операции называйте меня как угодно, папа.

— Вот что зафиксировала система наблюдения в особняке де Валле, — сказал Пол.

На мониторе возник фрагмент записи из танцзала. Карлотта и Хесус Мария де Ланчбокс исполняли танго. Звука не было, отчего казалось, будто пара охвачена хорошо согласованным припадком. Примерно через минуту танцоры вдруг отпрянули друг от друга, лица обоих исказил страх. В кадре возникли восемь человек в масках. Четверо схватили Карлотту. Пфефферкорн проникся гордостью за любимую, сражавшуюся как львица. В немом кино появился бы титр «Отважная героиня дает отпор». Потом Карлотту утащили из кадра. Четверо других мужчин управлялись с Хесусом Марией: трое держали, четвертый достал обвалочный нож.