Джесси Келлерман - Чтиво

Пфефферкорн помассировал виски.

— Не спешите, — любезно сказал Титыч. — Все очень запутанно. Еще икры?

— Нет, спасибо, — сказал Пфефферкорн. — Зачем вы устроили, чтобы «Маевщики-26» похитили Карлотту?

— Видите ли, идея состояла в том, что, завладев Верстаком… Вернее, ее фальсифицированной версией, ибо всякий, кто хоть на секунду задумается, поймет, что ваше правительство близко не подпустит к настоящему Верстаку, но в том-то и был расчет, что наши заграничные друзья станут действовать, ни секунды не раздумывая… Так вот, завладев Верстаком, рядовые члены группы обретут достаточно уверенности, чтобы нанести мне упреждающий удар, и я получу повод размазать их по стенке.

— Как я понимаю, вы и сейчас могли бы их размазать.

— Верно. Но лучше, чтоб они начали первыми. Никто не любит забияк. Не помешает заручиться и поддержкой мирового сообщества. С геополитической точки зрения она будет очень «в тему». Пока все идет хорошо. Связники сообщают, что удобнее начать вторжение сразу после юбилейных торжеств. На «волне» националистических страстей, знаете ли, и прочего. Думаю, полномасштабную атаку развернем, тьфу-тьфу-тьфу, в первую неделю октября.

— Но все равно не понимаю, зачем меня-то убивать.

— Вы не дали мне договорить. Свойство успешного бизнесмена — впитывать новую информацию и творчески использовать неприятности. Не корите себя, что попались. Для вас это неожиданность, а я знал о вашем приезде, но не собирался вас пленять раньше воскресенья. Как говорят американцы, принял «предматчевое решение». — Титыч загасил окурок. — Было неприятно схлопотать пулю, но гораздо больший ущерб нанесла пропаганда. В моем мире уважение — самый ценный актив, знаете ли. Нельзя допустить, чтоб обо мне говорили пренебрежительно — дескать, «Климент дал слабину, размяк…». Это плохо для дела. А что плохо для моего дела, плохо для экономики и страны в целом. Народ знает, что в меня стреляли, но никто не наказан. Возникают всякие домыслы, вредящие образу «жестокого тирана». По правде, я сильно встревожился. Даже обратился в консалтинговую фирму, что о многом говорит, поскольку я терпеть не могу всяких советчиков. От группового мышления прям мороз по коже. Однако должен признать, меня впечатлила четкость их выводов, которые вас вряд ли воодушевят: лучший способ воскресить образ «кровожадной личности» — продемонстрировать, что я по-прежнему способен на безудержную жестокость. По их оценкам, публичная казнь повысит мой рейтинг на пять-десять пунктов. И что любопытно: казнь прославленной знаменитости добавит еще два-три пункта. Полагаю, тут дело в восприятии силы и прочего: «знаменитость сильна, а значит, тот, кто ее убивает, еще сильнее».

— Я не знаменитость, — сказал Пфефферкорн. — Я не прославленный.

— Еще как прославленный, дорогой мой. На сегодняшний день вы самый читаемый писатель.

— На писателей всем плевать, — сказал Пфефферкорн.

— Кроме злабов. Уже четыре века литература питает нашу этническую вражду. Ну вот еще! Не хнычьте. Я понимаю, выводы экспертов кажутся вам спорными, но против фактов не попрешь, n’est-ce pas? [17] Не так ли? ( фр. ) Ничего «личного». Ну ладно. Надеюсь, сегодня вы сумеете себя побаловать, потому что завтра вас публично расстреляют. Извините, что уведомляю за столь короткий срок. Приятного дня.

В камеру смертников Пфефферкорна доставил серебристо-пурпурный лимузин. Пока ехали живописной дорогой, Сейвори знакомил с достопримечательностями Восточной Злабии. Реставрация вернула былое великолепие Старому Городу: новехонькие булыжные мостовые были искусственно состарены, собор украшали обновленные карнизы и горгульи. Но все было странно, словно в кошмарном сне. Никто не фланировал по улицам. Никто не бросал монеты в фонтаны. В роскошных парках с безупречными клумбами никто не загорал. Никто не кидал фрисби. Оперный театр, Музей современного искусства, «ЗлабиДисней», торговый квартал были безлюдны. Казалось, на город сбросили нейтронную бомбу и он застыл в леденящем душу покое.

Пфефферкорн уж хотел спросить, куда все подевались, когда взору его открылось нечто вроде Лас-Вегасского Стрипа, [18] Лас-Вегас-Стрип — примерно семикилометровый участок бульвара Лас-Вегас, где расположены казино и заведения, совмещающие гостиницу, торговый центр и парк развлечений. не обремененного хорошим вкусом. Шофер сбросил скорость до пяти миль в час, позволяя гостю напитаться зрелищем. Пфефферкорн насчитал одиннадцать казино. «Оливер Твист» и «Чингисхан» были стилизованы под свои названия. Перед фасадом «Лас-Вегаса» был установлен макет Стрипа в одну восьмую натуральной величины. Антуражем соседнего казино служила сама улица, а потому перед его фасадом стоял макет всего квартала в масштабе 1:8, в котором были и казино «Лас-Вегас» с макетом Стрипа (1:64), и само казино с макетом квартала (1:64), где оно вновь появлялось, однако уже в 1:512 натуральной величины. Вероятно, на этом прогрессия не заканчивалась, но разглядеть помешал семидесятифутовый шатер в диодной подсветке, зазывавший на концерт рок-группы, суперзвезды семидесятых, которую Пфефферкорн считал давно почившей.

Жизнь била ключом, ибо здесь, похоже, собралось все население Восточной Злабии, внешне ничем не отличавшееся от своих западных собратьев. Разве что тучностью. Бросив битые малолитражки на бесчисленных стоянках, народ перекусывал, потягивал напитки, пихался в толпе гуляющих. Перед казино «Амазонские джунгли» зрители награждали аплодисментами и фотографировали группу амазонских дельфинов, которые, нарушая гипнотическую гладь искусственного озера, в прыжке исполняли отточенные па-де-де.

Самое большое казино — «Василий Набочка» — расположилось в конце улицы. Перед фасадом высилась огромная золотая статуя царевича. В одной руке он держал корнеплод, в другой меч. Бесспорно, изваяние представляло героя поэмы, однако лицо его имело неуловимое сходство с Климентом Титычем.

Лимузин остановился. Тотчас его окружила прислуга. Под дулом пистолета Пфефферкорна препроводили в неохватное глазом раздолье говорливых игорных автоматов и далее в торговый пассаж. Сейвори возглавил процессию. Вошли в мужскую галантерею, отделанную темным деревом и медью. Пфефферкорна возвели на подставку, вручив ему каталог с образцами тканей. Появился портной, который стал снимать мерки.

— Выберите что-нибудь красивое, — сказал Сейвори. — Будут фотографировать.

Пфефферкорн остановился на сдержанно-синем. Портной одобрительно кивнул и скрылся.

Далее Пфефферкорна отвели в спа. Под дулом пистолета ему сделали массаж горячими камнями. Затем он, все так же на мушке, поплавал в бассейне с морской водой. Усы отклеились, явив подсохшую болячку на губе. Пфефферкорн не стал их вылавливать.