Леонид Могилев - Клон

— А почему не кладбище?

— Считается, что когда люди плачут на Земле, это затрудняет путь к Богу, потому что, когда человек оглядывается назад, вернее душа, ей хочется вернуться к тем, кто плачет…

— А вы сами себя считаете чеченцем или русским?

— А этого, товарищ начальник, я вам не скажу…“»

— Это здесь.

Ахмед затормозил, и я решил было, что пора выходить.

— Подожди. Довезем до самого подъезда. Показывай.

Мне хватило разумения назвать другой дом, напротив.

— Ну, прощаться не будем, — ощерился он в жизнерадостной улыбке, — отдыхай, ни в чем себе не отказывай. А будете у нас на Колыме, милости прошу. — И он захохотал.

Я ступил на камни этого города. Ахмед еще долго не выключал двигатель. Он ждал. Мне пришлось войти в подъезд, на который я указал, подняться, подергать дверь. Она не была заперта, поскольку косяк был снесен напрочь. Я прошел в квартиру, выглянул в окно. Ахмед ждал. Я помахал ему рукой, и он уехал. Все равно мне некуда было деться. Авто скрылось. Я еще подождал в квартире, где разгром, фекалии в углу, простреленные перегородки, а потом пошел туда, куда и направлялся.

Наверное, абрикос плохо горит, и потому спиленными оказалось не много деревьев. Но гильзы и всякий хлам под ногами заполнили весь сад. Я шел по культурному слою войны.

Подъезд совсем не пострадал, а два окна со двора оказались забранными фанерой. На автопилоте я поднялся на второй этаж. Дверь в квартиру была на месте и открылась от легкого нажатия плечом. Внутри никого.

В комнате, где случилось счастье, остался тот самый диван. Загаженный, но потом неоднократно приводимый в порядок. И шкаф остался. Я открыл его и нашел несколько суконных одеял и бушлат, висящий над ними. Во второй комнате остался комод, а на кухне, на ящиках из-под вина, застланных клеенкой, стояли граненые стаканы, пустая консервная банка с окурками. В раковине кое-что из посуды и одна единственная чашка из сервиза, который я очень хорошо запомнил.

Газовая плита, как и холодильник, отсутствовала, так же методично и грамотно были сняты все краны и тройники. В туалете нашлось ведро, служившее то ли ночным горшком, то ли парашей в доме моей незабвенной. Впрочем, унесенной ветром оказалась и ванна, старинная, чугунная. Паркет, затейливый и старинный, пытались отковыривать, но он был приклеен намертво.

Еще одно ведро, эмалированное и чистое, прикрытое тряпкой, стояло в ванной комнате. Вода казалась свежей, и я рискнул отпить два глотка через край. Темнело. Мне нельзя было никуда уходить и, кто бы ни оказался хозяином этой норы, нужно было с ним встретиться.

Я присел на диван. Сумка стояла под ногами. Следовало умыться с дороги, выпить самую малость и поесть. Неприкосновенная фляга легла на ладонь. Вначале я нацедил джина в кружку на полтора пальца, выпил и только тогда стал нарезать сервелат, лук, потом отломил от лаваша.

Одеяло казалось чистым. Признаков насекомых не обнаружилось. И вообще постоялец был аккуратным.

Я отпил еще водички и прилег на диван. Сны той новогодней ночи были рядом, они не могли покинуть своего дома, и надо было только позвать их. Может быть, во сне ко мне пришла бы и женщина с несуразным свои именем. Я задремал…

Сны тогда шли вдоль вот той противоположной стенки, мимо елки, их персонажи на миг отражались в старом зеркале и, взлетая на подоконник, просачивались сквозь приоткрытую форточку, чтобы улететь в звездное небо. И я провалился в эту лукавую темень.

После ужина я поставил ящик с кухни перед входной дверью, определив его равновесие как неустойчивое. От его падения я и проснулся. Половина первого, в прихожей — тишина и страх.

Наконец раздался мужской голос:

— Руки за голову, к стене. Иначе сейчас брошу гранату.

Голос без акцента, твердый и справедливый. Обладатель голоса прав. Я поднимаюсь. Я хорошо виден на фоне окна. Встав, как велено, жду. Тут же луч фонаря приходит из коридора, находит мою голову. Человек этот осторожно подбирается ко мне сзади, в спину упирается что-то твердое. Убедившись, что оружия нет, меня оставляют в покое. Потом загорается свеча за моей спиной, где-то возле дивана.

— Руки можно опустить, сесть лицом ко мне, затылком прижиматься к стене.

Я выполняю просьбу.

Мужчина худой, небритый, в цивильном пиджаке и спортивных брюках. На ногах — кирзовые рабочие ботинки. Он сидит на диване и на колене держит обрезок водопроводной трубы. Но вот поднята половица, из-под нее появляется пистолет Макарова.

— По городу с оружием ходить нельзя. Найдут — отберут и расстреляют.

— Кто?

— Хозяева.

— А дома можно?

— А дома нужно. По ночам чужие здесь не ходят. Откуда будешь?

— Из Питера.

— Возможно. А зачем?

— Человека ищу.

— А как попал сюда, за бабки?

— За них тоже. Друзья журналисты помогли.

— И что?

— Ничего.

— Сказок не рассказывай. Журналисты по ночам сидят под охраной в гостинице. Или у друзей.

— Я человека ищу.

— Смерть ты свою ищешь. Документы давай.

— Возьми, в сумке.

— Сейчас. Во фляжке что? Спирт?

— Джин.

Не спуская с меня недоверчивого взора, мужик откручивает крышку, нюхает. Потом отламывает от лепешки, глотает из фляги, захлебывается, кашляет. Потеплев немного, смотрит на меня, ест хлеб.

— Деньги есть?

— Только на обратную дорогу.

— Ты что, бывал здесь раньше?

— Здесь женщина жила.

— Жила. А как звать?

— Стела.

— Похоже на правду. Ты ее ищешь?

— Ее. Она жива?

— Возможно.

— А вы когда ее видели?

— В последний раз?

— Можно и так сказать.

— С полгода назад.

— Так она жива? — вскакиваю я.

— Сидеть. — Он выпрямляется. — Я сказал — возможно.

— Я сижу. А почему уверены, что я один в квартире?

— Да ты, видно, просто дурачок. Тут камень кругом и разруха, а глаз вокруг много. Тебя с приезда отследили. На такси приехал. Откуда?

— Из Дагестана.

— С чеченами?

— С ними.

— Денег много дал?

— За меня дали.

— А назад как поедешь?

— Мне женщину найти. А не найду — и возвращаться не нужно.

— Ты мне про любовь песен не пой. Когда ты здесь был?

— Да я, блин, уже замудохался все это рассказывать. Из меня в Моздоке все жилы вытянули и сапогами прошлись.

— Где?

— В звезде… В комендатуре.

— Так Моздок, по-твоему, в Дагестане?

— Моздок в другой стороне.

— А говоришь — из Дагестана.

— Это раньше. Завернули. А теперь через Махачкалу.

— Это верно. Хлеб не наш. Не вайнахский. И не русский. И не грузинский.

— Ты что, технолог по хлебу?

— А мы тут больше не едим почти ничего.

— Так колбасы поешь. Тушенка у меня есть.

— Свиная?

— Говяжья.

— Я сначала документы проверю.

Он лезет в сумку, достает пакет с паспортом, изучает его минут десять.