Владимир Прасолов - Северный ветер

— Вот и хорошо. Отправьте его с сопровождением санитарной машиной в госпиталь и заодно сообщите в штаб дивизии. Остальных в общую колонну, впрочем, там есть медсестра, женщина, ее доставить ко мне, — отдал необходимые распоряжения Кранке и, сев в машину, поехал вдоль идущей на запад длинной колонны.

«Уже более десяти тысяч человек, в охранении колонны батальон солдат, то есть они идут практически без охраны», — думал Кранке.

— Да, это полное поражение, поражение духа, — сказал он Паулю Рунге, сидевшему сзади.

— Да, герр гауптман, они не способны на сопротивление. Из колонны ни одной попытки побега за трое суток.

— Им бежать некуда, к своим — расстрел, в лесах с голоду подохнут, вот и идут, жить хотят.

— Видимо, из чувства страха. Из чувства животного страха, герр гауптман. Человеческие чувства у них отсутствуют.

Кранке понимающе улыбнулся своему переводчику. Догнав свой штаб на колесах — большой грузовик был оборудован под штаб, — Кранке дал указание не беспокоить его до ужина.

— Рунге, приведут русскую медсестру, сопроводите ее ко мне.

— Так точно, герр гауптман.

Рунге не раз выполнял подобные поручения начальника и поэтому поспешил к хозблоку, он знал, у капитана на исходе коньяк. Позаботиться о приличном ужине шефу тоже не помешает.

Место для фильтрационного лагеря было выбрано удачно — большое поле на берегу реки недалеко от дороги. Огородив его столбами с колючей проволокой и поставив вышки по периметру, Кранке посчитал эти приготовления вполне достаточными. Не строить же пленным казармы?!

Лейтенант Афанасьев шел с трудом, пересиливая боль; вывихнутая ступня распухла и ныла при каждом шаге. Он шел, забываясь от боли, только когда в сотый, в тысячный раз проигрывал у себя в голове то страшное утро, когда он вывел свой батальон прямо на вражеские пулеметы. Все развивалось по плану. Они прошли лес, все три роты, залегли перед полем, разведчики просочились через него и уперлись в дорогу. Уже светало.

— Все в порядке, чисто! — отсигналил кто-то из них, и он дал команду «Вперед!».

Триста — четыреста метров по полю до дороги, там, сразу за дорогой, лес, и они не прошли это поле. Не смогли. Когда больше половины его осталось за спиной, на дорогу из-за поворота выехало несколько мотоциклов с колясками и два бронетранспортера. Они сразу открыли шквальный огонь из пулеметов. Следом из грузовиков солдаты поливали из автоматов… Люди гибли, не успев даже выстрелить по врагу, да и стрелять многим было уже нечем.

Он был в голове колонны с первой ротой, выхватив наган, бросился вперед… Что он еще мог в те секунды… Все смешалось в его голове; оглянувшись, он увидел, как его бойцы, отстреливаясь, отходят назад, но их косят пулеметные очереди. Увидел, как кто-то, бросив винтовки, поднял руки и ложится на землю. Он что-то закричал им и упал от удара в спину. Кто его сбил с ног, он не видел, но сам встать не смог. Ступня оказалась вывернутой. Он выронил при падении свой пистолет и не мог стрелять в окружавших его немцев. Не мог и застрелиться. Он затаился в надежде, что его не заметят.

Как хотелось ему в этот момент стать травой, землей, просто умереть, чтобы не испытать позора! Он лежал и лихорадочно думал: что делать? Стрельба утихла. Немецкие солдаты собирали оружие и добивали тяжелораненых, при этом они весело обсуждали что-то. Он лежал так, что все хорошо видел. Сдавшихся в плен автоматчики обыскивали и сгоняли в колонну на дороге. Немцы при этом размахивали руками, гортанно орали что-то и смеялись. Он видел, как тащили к дороге Ольгу, медсестра сопротивлялась, и ее, сбив с ног, тащили за волосы волоком. Видел, как немцы заставили солдат вынести на дорогу носилки с раненым особистом. Среди них он узнал рядового Ерохина, значит, уцелел. Все это было у него на глазах, и он ничего не мог с этим сделать, ничего не мог изменить, ничем не мог помочь, и от этого не хотелось жить…

Немцы приближались; один, подойдя, сильно пнул его в голень, и он вскрикнул от боли, непроизвольно. Сейчас он не мог себе почему-то это простить, хотя это уже ничего не решало. Его выволокли на дорогу и толкнули в строй, там его подхватили и не дали упасть чьи-то руки. Уже на марше увиделся со своими, постепенно они сбились и шли вместе, так было легче. Легче, потому что можно было перекинуться словом, взглядом, ему помогали идти, когда силы оставляли его от невыносимой боли. На одном из привалов к нему подошел пожилой солдат:

— Покажи ногу, командир.

— Зачем?

— Поправлю.

Было больно, но стало легче ступать ногой.

— Спасибо вам.

— Да что там, так опухоль спадет, и все, поболит да и пройдет. На месте сустав, все цело навродь.

— Спасибо…

— Чё ты — спасибо да спасибо, уносить ноги надоть отсель, лейтенант.

— Бежать…

— А то… вона смотри скоко нас, а скоко их! Ежли разом сыпануть, чё они сделают? Давай, лейтенант, бери среди своих на себя команду. Я по колонне уж прошел, как только к реке придем — готовность, за рекой и рванем все разом, места энти я знаю, там дубравы да буераки густые, укроемся…

— Хорошо, а как разом-то начать?

— А по свисту, я свистну — и все в лес, понял, лейтенант? Не сумлевайся, я так свистну, немцы оглохнут!

— Понял, хорошо, солдат, — ответил Афанасьев и сразу как-то легче стало на душе.

Он передал своим по цепочке сигнал к побегу и видел, как прояснялись глаза, как сжимались кулаки у его солдат.

Когда впереди показалась излучина реки, Афанасьев почувствовал, что люди готовятся, да и он сам даже забыл о боли в ноге. Шаг за шагом они приближались к реке, за которой действительно начинался густой лес. И вдруг что-то случилось, колонну повернули. Справа, в поле, вдоль берега реки, огороженный вышками и забором из колючей проволоки, пленных ждал лагерь. Несколько автомашин с немецкими солдатами уже стояли у ворот, и при приближении колонны автоматчики образовали живой коридор. Были здесь и собаки, в дикой злобе рвущиеся с поводков, и пулеметы на вышках.

— Не успели, — как вздох прокатился по колонне.

Сердце забилось гулко и часто — не успели…

Колонна медленно втягивалась в четырехугольник земли, ограниченный колючей проволокой, на котором не осталось даже сухой травинки. Это было странно видеть: голая, потрескавшаяся от жары и выбитая в порошок глина, а вокруг, за проволокой, трава чуть не в пояс. И по этой траве, собирая цветы, в черной форме СС бродила женщина. Ее белокурые волосы были аккуратно убраны в пилотку, большие голубые глаза, тонкие черты лица и высокий лоб свидетельствовали о незаурядном уме и высоком происхождении женщины. Рядом, как бы наблюдая со стороны за происходящим, стоял эсэсовский офицер с витыми погонами на легком летнем кителе. Недалеко застыл пятнистый бронированный «мерседес». Еще три офицера СС разговаривали около машины.