Юрий Барышев - Мадам Гали -2. Операция «Посейдон»

— Вот так? — спросила Гали и, засунув два пальца в рот, по-хулигански свистнула.

— Слишком громко, — усмехнулся Снегирь. — Как только свистнешь, уходи проходными дворами. Ясно? Ни в коем разе не беги ко мне. Мы друг другу чужие. В случае чего — я тебя никогда не видел. Если все пройдет гладко, не обижу. Потом встретимся вечером здесь.

— А сейчас забирай подарок и — разбежались.

Через несколько минут Галя медленно брела по тротуару, все еще прижимая платье к груди. Снегирь исчез. Она подняла взгляд, чуть не натолкнувшись на какую-то старуху с дырявым зонтиком над головой, хотя никакого дождя не было в помине. Впереди, метрах в двадцати от нее, уверенной походкой шел один из тех парней из беседки, на протяжении трапезы не промолвивший ни слова. В левой руке он держал сильно похудевшую авоську. Внезапно Галю кто-то задел плечом. Человек в длинном темном плаще и нахлобученной кепке, скрывающей лицо, следил за парнем с авоськой. Это было совершенно очевидно — стоило тому остановиться, чтобы вытащить папиросу из-за уха, как плащ тут же спрятался за телефонную будку.

Старшина Ярослав Никишин, один из соседей семьи Бережковских, появился в арбатской коммуналке пару месяцев назад. То, что в бывшем доходном доме поселился сотрудник московского уголовного розыска, все знали уже на следующий день. О подвигах муровцев Галя слышала немало, и ей показалось странным, что этот красивый, несколько мрачноватый человек вынужден был поселиться в их «гадюшнике».

Через две недели жильцы стали замечать, что форточки стали закрываться, табуретки перестали шататься, огромный стол на кухне, который стоял на трех ногах, приобрел четвертую, а электрические провода в длинном коридоре перестали провисать, как гирлянды на елке. Ярослав делал все основательно, надежно, как само собой разумеющееся. Мужики получили урок самостоятельного принятия решений. Кто-то из них тоже что-то собирался сделать, но припозднился с проявлением готовности.

Гале сразу же понравился Никишин. А он просто не мог не обратить на нее внимания. Казалось, что старшина что-то знал о ней еще до того мгновения, когда появился в длинном, загроможденном всяческой утварью коридоре с большим фибровым чемоданом в левой руке. Правой он придерживал стопку книг, аккуратно перевязанных бечевой. «Римское право», — прочла Галя на одном из корешков.

На следующий день, а это был выходной, новый жилец устроил новоселье, угостил всех мужиков коммунального кагала. Скоро все знали, что во время войны старшина был дивизионным разведчиком, награжден двумя орденами «Славы» и медалью «За отвагу», имеет два ранения и контузию. В шумном мужском застолье муровец был прост и откровенен. Приезд его совпал, как это ни странно, с отъездом Тульчина, «человека с аккордеоном». Он давно хотел перебраться на родину, в Сибирь, и, наконец, решился. Провожали его всей коммуналкой.

— Побереги ее, Софка, как сможешь, — сказал он на прощание Галкиной матери. — Но лучше всего — не мешай. Она сама разберется с жизнью. Что написано ей на роду, того нельзя изменить. Я про нее все знаю.

Тульчин посмотрел на Галю с прищуром, потом улыбнулся, как умел только он, и подмигнул.

— Придет время, и ты будешь жить, как королева, девочка, — он не спеша повернулся и вышел из комнаты, в которой всегда был желанным гостем. Галя расплакалась на прощанье. Она росла без отца, а этот дядька виделся ей иногда и отцом, и дедом одновременно.

Однако старшина, напоминавший ей персонажей Джека Лондона, быстро заставил Галю утешиться. С ним в квартиру ворвался ветер перемен. Через несколько дней двое молодых людей, возможно, сослуживцы Ярослава, привезли старинный письменный стол с множеством ящиков, книжный шкаф, несколько полок — тоже под книги, и кожаное кресло, в котором хозяин по вечерам, уютно утроившись, читал.

Очень скоро полки заполнились книгами и журналами. Были здесь томики стихов Пушкина, Лермонтова, Маяковского, «Война и мир», «Как закалялась сталь», произведения Драйзера, Джека Лондона, Александра Дюма, Александра Беляева и Конан Дойля. Книги были ветхими, иногда с вырванными листами. Похоже, некоторые побывали на свалке. Ярослав приводил их в порядок, подклеивал и приделывал новые обложки. Любители чтения приходили к нему и брали книги на некоторое время. Однажды у Ярослава появилась и Галя. Ей очень нравились рассказы Джека Лондона. Постепенно она перечитала все, что было у Ярослава. Иногда он начинал разговор о прочитанном. Особенно ей понравились рассказы «Майкл, брат Джерри» и «Джерри — островитянин». Часто разговор незаметно переходил на насущные проблемы. Ярослав, в отличие от матери, никогда не корил Галю за то, что она нигде не учится и не работает. Правда, иногда спрашивал ее, кем она хотела бы стать, что бы она хотела уметь делать. У Гали пока не было ответа на эти вопросы. Но Ярослав и не настаивал. Однажды он принес целый чемодан юридической литературы. Ярослав поступил на заочное отделение юридического факультета МГУ. Фронтовики пользовались льготами при поступлении.

Он с жадностью поглощал новую для него науку. На первой же сессии Ярослав, отлично сдав экзамены, не сдал зачета по английскому языку. Он обладал хорошей памятью, быстро запоминал иностранные слова. С произношением было хуже. На это преподаватели не обращали внимания, так как сами говорили на Moscow English. Галя, по сравнению с Ярославом, знала английский довольно сносно, а произношением могла даже похвастаться. Она, наконец, смогла почувствовать некое превосходство над этим героем войны и стала ставить ему произношение. Так они постепенно сдружились, насколько это возможно между тридцатилетним мужчиной и шестнадцатилетней девушкой.

Впрочем, для нее годился любой повод, чтобы поближе познакомиться с человеком, который был ей симпатичен, хотя и в два раза старше ее. Уже тогда возраст мужчины играл для нее не главную роль. Внешность — тоже. Софья Григорьевна недаром говорила Гале, то ли поощрительно, то ли с опаской: «Девочка моя, ты отягощена интеллектом». Может быть, старшая Бережковская просто-напросто перебрасывала некую светлую тень с самой себя на угловатую фигуру красивой дочери. Мать, получившая образование в тридцатые годы, сейчас работала (и подрабатывала, где только могла) преподавательницей французского языка. Язык Верлена и Пруста она знала в совершенстве. Дочь едва ли не с четырех лет ворковала по-французски, а к шестнадцати свободно читала и разговаривала с матерью за поздним ужином. Попутно Галя довольно сносно освоила и английский, благо одарена была незаурядной памятью.

К тому же ей казалось, что эти языки она знала когда-то.

— Все ты знала когда-то, — то ли загадочно, то ли укоризненно говорила мать.