Юрий Барышев - Мадам Гали -2. Операция «Посейдон»

Софья Григорьевна бывала откровенна с любимой дочерью. Вторую дочь, Изольду, она отличала меньше, однако домашнее образование обе девочки получили очень хорошее. Изольда неплохо музицировала на фортепьяно, Галя могла бы играть ничуть не хуже, но относилась к музыке равнодушно. Эти «слишком много нот» вызывали у нее болезненную реакцию. Только через десятилетия она поймет и полюбит музыку Генделя, Рахманинова, Вебера, но прежде — оперу «Волшебная флейта» Моцарта, удивительно созвучную ее диковинной жизни.

Старшина Никишин с почтением относился к Софье Григорьевне, которая без мужа по тем временам очень неплохо справлялась с воспитанием двух дочерей.

Галя однажды утром столкнулась с ним около ванной. Ярослав чуть не зашиб ее, открывая дверь. Он был босым, в одних галифе. Галя впервые увидела его без гимнастерки. Мускулистое, сильное молодое тело излучало здоровье.

— Я тебя не зашиб? — участливо спросил он и стал гладить ее плечо.

— Нет — нет, все в порядке, — пролепетала Галя и быстро закрыла за собой дверь в ванную.

Постепенно к новому жильцу все привыкли, и всё пошло своим чередом.

То, что шестнадцатилетняя Галя ведет довольно праздный образ жизни, не вызвало у муровца ровным счетом никаких эмоций. Оценив ее начитанность и восхитившись знанием языков, сыщик не задавал никаких лишних вопросов. Ее помощь в изучении английского пришлась как нельзя кстати.

Правда, в перерывах между уроками старшина внимательно слушал ее болтовню о дворовых компаниях. Угощал шоколадом, хвалил за умение двумя-тремя фразами сказать о многом.

Прошло уже почти полгода, как Ярослав поселился в их квартире, но она ни разу не видела ни одной женщины, которая бы приходила к нему. Галя даже следила за ним. Иногда она не спала, дожидаясь, когда он вернется с работы. Ей казалось, что он приводил женщин поздно ночью, а рано утром, пока все еще спали, выпроваживал их. Но нет, Ярослав всегда приходил один. Местные красавицы также потеряли к нему былой интерес, ведь даже на открытые приглашения заняться любовью он отшучивался. Про себя женщины окрестили его импотентом, но надежда их не оставляла, особенно Ольгу Витольдовну, которая и двух ночей спокойно не могла пережить без мужской ласки. Тетя Маня называла это «бешенством матки». Конечно, у него могла быть женщина на стороне, с которой он встречался бы в городе. Но тогда должна быть фотография любимой на стене, должны быть какие-то следы присутствия женщины. Однажды, разбирая с ним топик «My family», Галя спросила, как бы невзначай, на английском:

— А у вас есть любимая женщина?

— У меня есть женщина… в прошлом.

— Ты хочешь сказать, что у тебя сейчас нет женщины? — перешла Галя на русский.

— Сейчас… нет… пока.

— Ты что, может быть, болен?

Ярослав почувствовал, что в ее вопросе больше женского участия, чем любопытства.

— Нет. Знаешь, давай не будем это обсуждать, хорошо?

— Хорошо. Просто, может быть, я могла бы тебе чем-нибудь помочь?

— Нет, спасибо. Все нормально.

Ярослав занервничал, встал, взял со стола чайник и перешел на русский язык.

— Пойду поставлю чайник. Хочешь чаю?

— Я тебе еще не надоела своими дурацкими вопросами?

— Нет.

— Давай попьем чаю. Я принесу варенье.

Галя направилась к двери.

Чай пили молча. Разговор не клеился. Чтобы чем-то разрядить затянувшуюся паузу, Галя стала рассказывать про Снегиря и его друзей, про то, как они весело проводят время. Ярослав молча слушал, иногда для поддержания беседы задавал вопросы. Но ответы его как будто не интересовали. Ярослав, что-то вспомнив, достал из буфета коробку из-под печенья. В ней лежали какие-то лекарства, порошки. Выпив лекарство, он откинулся на спинку кресла и закрыл глаза.

— Спасибо за варенье. Все, иди, я устал.

Галя, сама не зная почему, подошла к Ярославу и неожиданно для себя осторожно поцеловала его в губы.

— Ты поправишься, все будет хорошо, — сказала она уверенно, повторяя интонации матери.

Жесткие складки вокруг его рта разгладились.

Две слезинки, показавшиеся на глазах, так и замерли, не решаясь скатиться вниз.

Однажды Никишин обмолвился, что у него в Ленинграде была невеста. Стало понятно, почему старшина не реагировал на здешних красоток. А желающих забраться к нему в постель было хоть отбавляй.

Взять хотя бы Ольгу Витольдовну Шемякину, артистку театра оперетты, обладательницу мощного голоса и пышных форм. На следующий день после приезда Никишина, она со скандалом выгнала очередного любовника, целыми днями валявшегося на ее огромном продавленном диване. Ее интересовал теперь только старшина. При всяком удобном случае, на кухне или в коридоре, она бесстыдно распахивала перед муровцем японский халат, расписанный драконами. Певице было чем похвастать. Сыщик отличал эффектную соседку, оказывал всяческие знаки внимания, но, как выяснилось вскоре, не более того.

А Галя уже начинала ревновать, по-детски беспомощно и тайно.

Ольга Витольдовна как-то придумала повод для того, чтобы созвать на пирушку избранных соседей. Никишин явился на эту вечеринку с букетом цветов, произнес несколько витиеватых тостов за здоровье хозяйки, но чувствовалось, что она ждала большего. В итоге певица поняла, что ей ничего не светит. Бремя тостов она взяла на себя и примерно каждые две-три минуты поднималась, как-то отчаянно и залихватски произносила:

— За меня и мою красоту!

Вскоре все повторялось с небольшими вариациями на ту же тему.

Но с Никишиным она, тем не менее, наладила прекрасные отношения. Вскоре у Витольдовны появился отставной капитан второго ранга, рубаха-парень, знавший немереное число анекдотов. Певица души не чаяла в новом любовнике.

Одновременно с Витольдовной атаку на старшину предприняла сорокапятилетняя тетя Маня, которая по тем временам считалась старухой. Она перестала по обыкновению выходить на кухню одетой только в фартук. Была ли она эксгибиционисткой, никто не знал. Да и слова такого никто не слышал. Но тетя Маня спокойно выходила в коридор, прикрытая только фартуком, и, если появлялся мужчина, она прислонялась спиной к стене и пропускала его. К этому так все привыкли, что даже инвалид дядя Федя, который иногда пытался огреть ее заранее припасенным офицерским ремнем, потерял к ней интерес. Когда тетя Маня однажды появилась на кухне в красном халате, причесанная, с накрашенными губами, ее почти никто не узнал.

Никишин, конечно же, все приметил и впредь оказывал ни к чему не обязывающие знаки внимания. Застукать же старшину и тетю Маню вместе никто не сумел, так что вопрос об их близких отношениях оставался открытым.

Галя сначала чувствовала себя уязвленной, но потом примирилась с тем, что было между этими людьми или могло быть в принципе. Это взрослые игры, и даже при самой высокой самооценке она не могла поставить себя впереди двух зрелых и полных энергии баб.