Юрий Барышев - Мадам Гали -2. Операция «Посейдон»

— Ты думаешь, я способна быть избранной?

— Да, — ответил Бутман, — у тебя есть два преимущества перед остальными — молодость, стремление завоевать мир и… хороший учитель.

Бутман замолчал, внимательно рассматривая Гали.

— Я знаю, — кивнула она, — придется много читать — это для меня привычное дело. И слушать я умею. У меня такое чувство, что я выросла среди людей, которые не привыкли делиться знаниями.

— Это верно, — подхватил Бутман, — знаю по себе.

— Серьезно, Эдик? — спросила она, — По тебе не скажешь. У меня, Эдик, неплохая память. Вот если ты поможешь мне погрузиться в мир искусства, в котором ты, как рыба в воде…

— Помогу, моя волшебница.

— Обещаю запоминать все, сказанное тобой. Она молитвенно сложила руки на груди. Похоже, что именно это признание стало ключевым в начале их отношений. Еще три дня назад Бутман не мог представить, что у него появится очаровательное второе «я» в женском облике, схватывающее все на лету.

Однажды он признался Гале, что с детства более всего страшится своего физического исчезновения. Отсюда страсть к коллекционированию дорогих вещей, которые одержали победу над временем.

— Я боюсь стремительного бега времени, — говорил он ей, вернувшись однажды изрядно выпившим. — С каждым прожитым днем уходит часть моей жизни. Нет, ты не понимаешь. Но ты однажды вспомнишь меня… потом… и все оценишь. Я в тебе не сомневаюсь.

Впрочем, какие бы мотивы не двигали Бутманом (может быть, он смертельно боялся одиночества), Гали пользовалась ими в полной мере. Она точно чувствовала, когда именно должна была оставить этот «дом-музей», когда вернуться…

Эдуард платил за это щедро. Гали была его светлой тенью. Но однажды он завел разговор, оказавшийся для нее весьма неприятным. Он был как никогда участлив и в то же время необычайно собран.

— Гали, — мягко и даже вкрадчиво начал он, — я хочу поговорить о тебе.

— Я ни на что не жалуюсь, Эдик, — ответила она. — Наоборот, я тебе так благодарна.

— Тебе, — важно произнес он, — пора обзавестись каким-либо социальным статусом.

Гали осторожно закрыла альбом с работами Врубеля.

— Мой статус меня вполне устраивает. Я — юная «дама с камелиями». Будем называть вещи своими именами. Это, может быть, и скверно. Не спорю. А хуже всего, что я этого вовсе не стыжусь. Я не чувствую себя жертвой и спокойно сплю по ночам.

Бутман почесал кончик носа, потрогал горбинку, которая делала его похожим на ассирийца.

— А я ночей не сплю, стараюсь хоть что-то придумать… для тебя…

— Я рада, — ответила Гали.

— Это я рад, Гали, что у тебя столь крепкая психика и независимый ум. А в анкетах ты тоже пишешь «дама с камелиями»? Дело в том, что образ жизни, который ты ведешь, уголовно наказуем. Послушай, вертушка, ты должна где-то числиться на работе.

— Да, вот это я упустила. А что, есть какие-то идеи? Я не против того, чтобы числиться, но высиживать день за днем в конторе я не собираюсь…

— Есть простая и эффективная идея, — продолжил Бутман. — Как ты относишься к факультету искусствоведения?

Гали вскочила с дивана, на котором возлежала в позе киплинговской пантеры.

— Эдик, и это говоришь мне ты, лучший из профессоров. Что может мне дать этот факультет после тебя? Научный коммунизм, историю КПСС?

— Совершенно верно, дитя, — ответил Бутман. — В этой стране все должны пройти через научный коммунизм. В той или иной форме. Лучше выбрать наиболее безопасный вариант. Не забывай, что для большинства я обыкновенный музейный работник.

— Эдик, с чего ты взял, что я буду заниматься нашим делом именно в этой стране? Я надеюсь, что когда-нибудь мне посчастливится уехать отсюда. Ты ведь знаешь, что советских евреев скоро станут выпускать в Израиль… Разве не ты говорил мне об этом? Да и другие пути есть…

— Что ж, тогда советский диплом тебе вряд ли понадобится. Но быть студентом — это так замечательно…

— Ну, тогда наливай, Эдик, — всплеснула руками Гали, — я выпью за твою прозорливость.

Эдуард медленно поднялся с кресла, в котором сидел, подобно древнему императору, достал из шкафа бутылку французского коньяка…

— Пристрой меня смотрительницей в твой музей… но я хотела бы появляться там не чаще двух раз в месяц. И только в бухгалтерии.

— Ты не можешь знать, — задумчиво изрек он, открывая бутылку, — что такое пытка упущенными возможностями. Лет в сорок начинает казаться, что отвергнутые дороги, то есть те, которыми мы в двадцать пренебрегли, были самыми что ни на есть перспективными.

— Что ж, тогда я все равно обречена о чем-то жалеть, — возразила Гали. — Вот уж не знаю — о чем. Желаний все равно намного больше, чем сил и времени. А потом, Эдик, я где-то вычитала фразу, которая меня просто очаровала. Скорее, не фраза, а мудрая просьба — «берегите желания». Как бы сам Господь Бог просит.

— Ты права, детка, — согласился Бутман. — Меня радует твоя ранняя зрелость. Я читаю лекции в Суриковке. Тебе стоит походить туда хоть полгода. За это время ты усвоишь весь шестилетний курс. С твоей памятью, с твоей интуицией. Конечно, это не даст тебе официального статуса, но…

Шли дни, недели, месяцы. Она ходила в Суриковское училище, где порой сталкивалась с Хмельницким. Но тот, видя ее рядом с Бутманом, «кривил рожу». Она чувствовала себя едва ли не Манон Леско, в чудесном облике которой все же было для Гали нечто отталкивающее. Спецкурс Бутмана был одним из самых интересных событий в семестре, а сам «лорд», стараясь блеснуть, прежде всего, перед своей любимой ученицей, очаровывал многих. Даже заядлые снобы и прогульщики старались не пропустить лекций Бутмана. Для Игоря Хмельницкого все это было пыткой.

— Прощальный концерт, — как-то вспылил он в разговоре с Гали. — Он на полных парах катится к закату. Еще немного — и абзац.

— Он — Мефистофель, — улыбнулась Гали, — о каком закате ты говоришь, милый?

Она поддразнивала Хмельницкого, прекрасно понимая, что тот злится на соперника.

Бутман понимал, что все больше привязывается к этой, в сущности подобранной на улице, девчонке. Разница в возрасте его вовсе не смущала, в своей сексуальной валидности он был абсолютно уверен. Гали подходила ему и по темпераменту, и по готовности экспериментировать в постели, а ее молодое, пахнущее лесными ягодами тело заводило его донельзя. Он обладал огромным по советским меркам состоянием — во-первых, имел бесценную коллекцию, а во-вторых, долларовую наличность.

В Гали удивительно сочетались обаяние и дерзость, аристократическая изысканность и вульгарность, безрассудство и расчет, женственность, мягкость и жестокость, которой мог бы позавидовать морской пират.

Однажды, возвращаясь домой, Бутман стал свидетелем сцены, зрелище которой изумило его. Подходя к подъезду, он услышал дворовую перепалку, причем солировал голос его возлюбленной. Два парня перегородили Гали дорогу, закрыв возможность проскочить в подъезд.