Юрий Барышев - Мадам Гали -2. Операция «Посейдон»

Во дворе дома, где проходила встреча продавца, посредника и покупателя, перед открытым люком стоял неприметного цвета «Рафик», окна которого были замазаны серой краской. Надпись на борту — «ремонт городской телефонной сети» маскировала людей с Лубянки, вслушивавшихся в ход беседы. Когда Скоглунд зашел в туалет, автоматически включилась миниатюрная телевизионная камера, спрятанная в цоколе плафона.

— Включай на запись, — тихо сказал один из «ремонтников».

Кнут снял пиджак, аккуратно отделил подкладку на липучках, спрятал какие-то документы, которые он вынул из кармана брюк, и привел пиджак в нормальный вид.

— Смотри, какой хитрец, организовал тайник у себя в пиджаке. Звони в оперативный штаб, опера должны узнать об этом немедленно.

Рабочий день давно закончился, но Николай Соболев все еще сидел в своем кабинете. Впрочем, когда ведешь такое дело, понятия «начало» и «конец» рабочего дня становятся весьма условными. Соболев внимательно перечитал рапорт майора Леонида Никитенко, встречавшегося со Скоглундом под легендой «специалиста по сонарным системам НИИ Минобороны».

Задачей Никитенко было оценить значимость материалов Скоглунда и определить основу возможной в перспективе вербовки иностранца. Впрочем, основа вербовки проглядывалась уже из агентурного сообщения «Ихтиандра»: обида, корысть. А после предложения Советскому Союзу «Посейдона» к этому «букету» добавится еще и страх. А вот оценить значимость материалов Скоглунда было куда труднее: ничего стоящего он так и не показал. Бронштейну удалось прочесть лишь краткую характеристику системы. К тому же, норвежцу, видимо, удалось «раскусить» спеца: сонарные системы оказались слишком «высокими эмпиреями» даже для выпускника Бауманского института.

«Ишь, какой хитрец! — сокрушался Соболев. — Проклятый норвежец подсунул тазик вместо сковороды!» Ему очень не хотелось идти на доклад к руководству, но промедление тоже было смерти подобно. Набравшись духу, Соболев поднял трубку прямого телефона с начальником отдела и поднес ее к уху. «Заходи, — услышал он знакомый голос с характерным грузинским акцентом, — я давно тебя жду». Соболев, как настоящий руководитель, всю вину за неудачное начало операции взял на себя. На Лубянке в те времена считалось крайне неприличным для руководителя любого уровня подставлять своих подчиненных под удар высшего руководства. Получив положенный нагоняй, Соболев, вернувшись в свой кабинет, хлебнул остывший чай из стакана и задумался.

«Что ж, надо готовить к встрече настоящего специалиста — уже успокоившись, размышлял Соболев. — Пусть и армейские ребята внесут свою лепту в общее дело. Нужно послать запрос в НИИ Минобороны с просьбой подготовить специалиста, который занимается аналогичными системами, конечно, лучше если это еще и агент «особого отдела». Его размышления прервала Таисия Сергеевна — секретарь отдела, которая принесла объемистую папку с почтой.

— Что ты такой расстроенный, Коля? — Таисия Сергеевна, проработавшая в управлении секретарем двадцать пять лет, несмотря на звания и должности всех звала по именам, и никто на это не обижался. — Ходил на «ввод шершавого»? — сочувственно спросила она.

— Да еще какого, — тяжело выдохнул Соболев.

— Ничего, не тушуйся, — она подошла к нему и положила ладонь на плечо, — еще до генерала дослужишься.

— Твоими устами да мед пить, — подобрел Соболев. — Ты мне лучше скажи, есть сводки наружного наблюдения по норвежцам?

— Я их положила сверху. Желаю тебе удачи в этом деле, — и она спокойно вышла.

«По сведениям бригады наружного наблюдения, кейс постоянно находится в квартире атташе по науке. «Посейдон» ни разу не покинул квартиры Йоргенсена и явно не собирался этого делать. Так, а что у нас есть на Филина?» — продолжал размышлять Соболев. Он устало снял трубку служебного телефона.

— Анатолий, зайди ко мне. И прихвати Ремизова по дороге…

В уик-энды супруги Йоргенсены отдыхали не только от повседневных хлопот, но и друг от друга. В субботу утром госпожа Йоргенсен с юными отрысками отправлялись в загородную резиденцию посольства, предоставляя гера Йоргенсена-старшего самому себе. Когда-то, в первые годы их брака, Торвальду приходилось вытирать слезы своей юной и хрупкой жены, с профессиональным красноречием убеждая ее в том, что дипломат не принадлежит ни своей семье, ни самому себе. Да и супруге слуги нации пора привыкнуть к тому, что ее жизнь за границей — не только домашний очаг и дети, но и дипломатическая служба мужа. И поэтому ей, Норе Йоргенсен, следует забыть об идиллиях из телесериалов и дамских журналов. Ей необходимо выезжать с другими женами дипломатов за город, даже если дела в посольстве вынуждают его, Торвальда, остаться в столице. Что ей необходимо вести «светскую жизнь», так как от репутации жены во многом зависит карьера мужа… И что ради их совместных целей, планов и надежд можно бы и пожертвовать совместными уик-эндами.

Нора смирилась с «одиночеством вдвоем» после рождения первенца. А, произведя на свет младшего, Кея, почти совсем перестала страдать. Годы, одиночество и постоянный «эмоциональный голод» в этом почти формальном и скучном союзе не испортили внешности Норы. Высокая светловолосая госпожа Йоргенсен оставалась холеной стройной женщиной, манеры и туалеты которой были всегда безупречны. Но вот ее прежнее очарование, тот озорной шарм, вскруживший некогда не одну молодую голову, брак с Йоргенсеном уничтожил. Отчужденность приучила ее относиться к мужу, как к кому-то вроде начальника отдела или работодателя: когда его не было рядом, она чувствовала себя куда легче, спокойнее, свободнее. Наедине с собой ей бывало грустно, но с мужем давно уже стало скучно. Потому на уик-энд Нора быстро собиралась сама, собирала детей и спешила за город — погрустить вволю. Причина грусти была давно уже не в том, что Торвальда нет рядом, а в том, что он вообще появился в ее жизни. Этот человек отучил ее быть счастливой. Она превратилась в холодное и бесполое существо, однако именно такая Нора вполне устраивала своего мужа.

Каждое субботнее утро начиналось обычным ритуалом супругов: Торвальд и Нора достаточно умело изображали взаимные чувства. Дежурный, как бы чувственный поцелуй в губы: «Пока! Хорошенько отдохни, малышка. Я буду скучать по тебе». В такие минуты Нора действительно чувствовала себя малышкой — ей хотелось выкрикнуть: «А я по тебе — нет!». Но она, разумеется, отвечала: «Мне жаль тебя покидать» или что-то в этом роде. Нора Йоргенсен была неисправимо хорошей девочкой.

Торвальд вздыхал с облегчением, когда за ней и детьми закрывалась дверь: он, наконец-то, оставался наедине с собой.