Юрий Барышев - Мадам Гали -2. Операция «Посейдон»

Семья была для него необходимым и весьма приятным приложением к дипкарьере, и он считал вполне логичным отдыхать в уик-энд и от того, и от другого. Он по-своему любил жену — отнюдь не меньше, чем свою работу и свою коллекцию старинной живописи. Ему было хорошо с Норой и детьми, однако время от времени он предпочитал побыть один.

В новые страны, куда Йоргенсена забрасывала судьба дипломата, он влюблялся глубоко и горячо. Особенности национального характера, искусство, местная кухня, незнакомый язык, которым он овладевал за пару лет и даже осваивал жаргоны и диалекты, наполняли его жизнь, помимо работы, смыслом.

И, конечно, короткие, но бурные интрижки с местными красавицами, которые Йоргенсен даже не считал изменами: настолько разными проявлениями собственной природы казались ему отношения с женой и многочисленные романы. Жена была для него, прежде всего, матерью их детей, хозяйкой их дома и олицетворением всех благ и добродетелей, которые он видел в браке сквозь призму своего воспитания. Юная Нора, став его женой, сразу превратилась в существо дорогое, уважаемое, но занимающее только часть его любвеобильного сердца.

Поэтому развлекаться он предпочитал с очаровательными местными красавицами: они делали его жизнь ярче, добавляли ей остроты, давали ощущение праздника — все, кроме привязанностей. Ночь с русской Наташей или Тамарой иногда была для Торвальда мощным шквалом острых ощущений, сродни чувствам, которые испытывает альпинист на краю пропасти. Разумеется, дипломат Йоргенсен был очень осторожен, опасаясь КГБ, однако следовал правилу: «если нельзя, но очень хочется — то можно». Да и риск, с которым были связаны все его приключения, делал их еще острее и увлекательнее.

…В субботу утром, как только за Норой закрывалась дверь, он начинал бодро накручивать диск телефона. Нет, это были отнюдь не деловые звонки: Йоргенсен был достаточно энергичен, организован и работоспособен, чтобы справляться с делами на работе.

В выходные Торвальд старался забыть о посольстве, освободиться от пут дипломатического статуса и «погулять сам по себе». Ему нравилось общаться с представителями московской богемы, среди которой он коротко сошелся с талантливым портретистом Игорем Хмельницким.

Эта дружба началась два года назад. Они познакомились ранней осенью в Измайловском парке, где уже в то время нашел себе пристанище настоящий неформальный вернисаж. Московские живописцы, считавшие себя обделенными выставочными площадями, облюбовали место на острове около Петровского подворья для своих «выставок-продаж». Триста лет тому назад царь Алексей Федорович по прозвищу «Тишайший», отец Петра Первого, облюбовал это место — остров был окружен рвом, заполненным водой. Каждые выходные десятки художников приезжали в Измайлово со своими творениями и выставляли свои работы здесь же, под открытым небом. Портреты, пейзажи, натюрморты… Самые разные направления и школы: от соцреализма до авангарда. Это не было «бунтарством» или полуполитической акцией, вроде злосчастной «бульдозерной выставки» — к «политике партии в области культуры» эти художники относились со спокойным безразличием. Не были они и сплоченным «творческим объединением», вроде первых авангардистов или сюрреалистов: это был «открытый клуб». Художникам нужно было как-то продавать картины, а коллекционеры, да и просто любители украсить интерьер живописным полотном, искали работы себе по сердцу и по карману. Соседство огромного гостиничного комплекса, построенного перед Олимпиадой восьмидесятого года, было как нельзя кстати. Доллары, марки, франки, иены маленькими ручейками текли в карманы художников.

Милиция на первых порах гоняла «несанкционированное сборище», но вскоре оставила их в покое за полной безобидностью. Постепенно к художникам, выставляющим собственные творения, присоединились продавцы икон, спекулянты антиквариатом… Потом появились продавцы военной амуниции, орденов, как советских, так и немецких и всего того, что еще похоронено в Подмосковной земле со времен Отечественной войны. С тех пор вернисаж превратился в огромный рынок, который кормит тысячи людей.

Разумеется, Йоргенсен, страстный коллекционер русского искусства, не мог не посетить вернисаж. В тот день Торвальд Йоргенсен приобрел у Игоря этюд маслом «Старое Замоскворечье»: ему понравилась смелая оригинальная манера художника, сочетающаяся с истинным мастерством. Понравился ему и сам мастер: было в его открытом лице что-то очень располагающее. Да и собеседником Игорь оказался интересным: сам того не заметив, Йоргенсен проболтал с ним минут сорок, забыв про сырость и накрапывающий дождь. Узнав, что его покупатель интересуется не только современным искусством, художник предложил ему икону Николая Чудотворца конца XIX века. Этот образ Игорь не взял в тот день с собой, и Йоргенсен с радостью согласился зайти на досуге в мастерскую Хмельницкого. Торвальд интересовался иконами, но кроме того, оба были рады поводу продолжить общение.

С тех пор Йоргенсен стал частым гостем в мастерской Хмельницкого. Знакомство не разочаровало Торвальда: Игорь оказался хлебосольным хозяином и интересным собеседником. Своим обликом новый приятель больше напоминал художника времен возрождения, нежели тот тип живописца, который оказался столь распространенным среди людей искусства в новое время.

Игорь Хмельницкий был высок, широкоплеч и сам мог бы послужить моделью для скульптуры какого-нибудь Зевса или Посейдона. Красивый, с окладистой бородой еврей предпочитал любой другой одежде джинсы и шерстяной красный свитер на голое тело. Для разнообразия мог надеть льняную рубашку, расписанную славянскими узорами, или полосатую тельняшку. Ну как еще должен одеваться «свободный художник» на любом конце света? Игорь выглядел моложе своих сорока лет. Его глаза излучали интеллект и иронию. Манера поведения была подстать его одежде: Хмельницкий не уставал шутить и дурачиться, не признавал никаких условностей и церемоний, однако врожденная интеллигентность удерживала его от фамильярности.

Мастерская художника располагалась недалеко от Центрального дома литераторов и представляла собой половину двухэтажного старинного дома с отдельно сделанным входом с улицы. Две трети мастерской — пустое пространство, остальное занято мольбертами, ящиками с красками, кистями, мастихинами, растворителями и ветошью. Стены не оштукатурены, здесь и там висят работы художника — портреты известных артистов театра и кино. Узкая деревянная лестница ведет на антресоль, где широченная кровать занимает ее добрую половину. Хозяин любит дерево, поэтому в мастерской все сделано из дуба, сосны, ясеня — ложки, вилки, тарелки, бокалы. Вместо стульев гостям предлагалось устраиваться на удобных сосновых пнях. Устойчивый, насыщенный запах мастерской художника — смесь запахов дерева, смолы, уайт-спирита, масляных красок, табака. Никаких излишеств, никаких дорогих вещей.