Эдуардо Мендоса - Кошачья свара. Мадрид, 1936

Герцог вздохнул и задумчиво произнес:

- Моя дочь очень сообразительна. Я ничего ей об этом не говорил, но вполне естественно, что она догадалась о моих намерениях. Достаточно выйти на улицу, чтобы понять невыносимость положения. Уже месяц, как я забрал ее из школы из соображений безопасности. Ее образованием занимается священник, столь же высоконравственный, сколь и образованный.

Он потушил сигарету, автоматическим жестом зажег новую и продолжил:

- Начало революции - это лишь вопрос времени. Фитиль подожжен, и его уже не погасить. Буду с вами честен, сеньор Уайтлендс, я не боюсь революции. Я не настолько слеп, чтобы не видеть несправедливости, которая правила в Испании на протяжении веков. Привилегии моего класса не помешали мне несколько раз выступать за реформы, начиная с реформы аграрного сектора. Управление своими угодьями и общение с арендаторами в этом смысле мне дали больше, чем все выступления, споры и доклады политиков, услышанные в кафе и министерских коридорах. Я считаю возможной модернизацию отношений между классами и экономической системы, которые принесут пользу стране в целом, и в конечном счете всем испанцам, и богатым, и бедным. На что богатство, если собственные слуги начинают натачивать ножи, чтобы перерезать нам глотки? Но для реформ уже слишком поздно. Из-за бездействия, некомпетентности или эгоизма не возникло взаимопонимания, а теперь мирное решение конфликта уже невозможно. Чуть больше года назад в Астуриии разразилась коммунистическая революция. Она была подавлена, но до этого свершились многие бесчинства, особенно против духовенства. Из саркофагов вытряхнули тела монахинь и изнасиловали их, труп одного из многих убитых священников выставили на потеху публики с табличкой, которая гласила: "продается свинина". Эти действия нельзя отнести лишь за счет коммунистической или какой-то другой идеологии, сеньор Уайтлендс. Это просто дикость и кровожадность. Затем вмешалась армия и Национальная гвардия, репрессии были кошмарные. Мы просто обезумели, что тут говорить. В таких условиях мне не остается другого выхода, кроме как вывезти семью из страны. У меня жена и четверо детей - два сына и две дочери. Лили - младшая. Мне пятьдесят восемь. Я еще не старик, но прожил немало и пожил хорошо. Я понимаю, что меня могут убить, но это меня не пугает и не печалит. Если бы дело было во мне, я бы остался. Сама мысль о бегстве идет вразрез с моим характером, не только потому, что ее можно принять за трусость, здесь нечто больше. Покинуть Испанию - это как бросить дорогое существо на последней стадии неизлечимой болезни. Ничего нельзя сделать, но мое место рядом с постелью больного. Однако семья во мне нуждается. С этой практической точки зрения мертвый герой так же бесполезен, как и мертвый трус.

Он резко встал, сделал несколько шагов по кабинету и развел руками.

- Я много болтаю, прошу прощения. Мои заботы вам чужды. Но я хотел показать, что не спекулирую произведениями искусства. И в последнее время у меня было мало возможностей поговорить. Я стараюсь держать семью подальше от всего этого, а на улице так не поговоришь. Люди бояться высказать свое мнение, не говоря уже о своих планах. У меня больше нет друзей, лишь единомышленники.

Смущенный англичанин попытался выразить неловкий протест против предположения, что кто-то мог неправильно истолковать благоразумные решения хозяина кабинета. Уж точно не Энтони Уайтлендс. Но не успел он об этом объявить, как в полумраке комнаты раздался мелодичный перезвон колокольчика. Герцог де ла Игуалада вскочил на ноги, словно составлял деталь того же часового механизма, и с бодрым выражением лица воскликнул:

- Боже ты мой, уже половина второго, а мы всё болтаем! Время летит, друг мой, особенно в компании старого болтуна и доброго внимательного слушателя. Что бы ни случилось, но в обеденное время христианам не подобает работать. Оставим это для времени более подходящего. А пока окажите мне честь и разделите пищу со мной и моей семьей. Конечно, если у вас нет других дел.

- Совершенно никаких, - ответил англичанин, - но ни в коем случае не хочу вторгаться в вашу семейную жизнь.

- Чепуха, друг мой! В этом доме позволено всё, кроме подобных обвинений. И не обманывайтесь видом этого особняка, увидите, что мы люди простые.

Не дожидаясь ответа, он дернул за свисающий с потолка шнур с кисточкой, и через некоторое время в кабинет вошел дворецкий и спросил резким тоном, что угодно сеньору герцогу. Тот поинтересовался, вернулся ли сеньорито Гильермо. Дворецкий ответил, что не видел его.

- Ладно, - нетерпеливо сказал хозяин, - пусть поставят на стол еще один прибор. И пусть подают ровно в половине третьего. Если сеньорито Гильермо еще не вернулся, будет есть то, что останется, подогретым. И передайте сеньоре герцогине, что мы выпьем аперитив в музыкальном салоне. Гильермо, - объяснил он с неубедительной суровостью, когда дворецкий ушел выполнять приказания, - это мой младший сын, но главный сумасброд. Он изучает право в Мадриде, но часть года проводит в разъездах по наших угодьям. Я собираюсь постепенно передать в его руки управление недвижимостью. Уже несколько месяцев он не уезжал из дома. Его мать не пережила бы, если бы узнала, как обстоят дела в сельской местности, ни больше ни меньше. Так что предпочитаю, чтобы вся семья оставалась здесь. Но юношей невозможно держать на коротком поводке. Через сорок восемь часов заточения стены пали, и позавчера он отправился на охоту вместе с друзьями, пообещав вернуться сегодня ближе к полудню. Посмотрим. Другой мой сын путешествует по Италии с друзьями по факультету. Флоренция, Сиена, Перуджа, кто знает! Он окончил юридический факультет, но обожает живопись, и не мне его упрекать. Идемте, сеньор Уайтлендс, представлю вас моей жене и выпьем рюмочку чего-нибудь ароматного. Система отопления устарела, и дом похож на мавзолей. Ах да, и в присутствии моей жены и дочерей ни слова о теме нашего разговора. Не стоит тревожить их еще больше, они и так обеспокоены.

В камине музыкального салона весело горели несколько поленьев, на его полке красовался белый меланхоличный бюст Бетховена. Значительную часть просторной комнаты занимал большой рояль. На пюпитре стояли открытые ноты, а другие лежали на табурете, что показывало, что инструментом часто пользовались. Стены покрывали голубые шелковые обои, а квадрат окна обрамлял уголок сада с апельсиновыми и лимонными деревьями.

Едва они вошли в зал, как там появилась герцогиня. Она была небольшого роста, возраст и отсутствие вычурности превратили ее малопривлекательность в достоинство. Она излучала ум, энергию и упорство и говорила с андалузским акцентом и врожденной грацией. Непосредственность и наивность заставляли ее совершать многочисленные ошибки и невинные промахи, которым радовались знакомые, а самые близкие ее нежно за них любили. Нетрудно представить, что эта женщина была центром дома.