Лев Квин - ...Начинают и проигрывают

— Но это только часть замечательного изречения Цицерона. И почему-то о второй половине, еще более важной, как правило, забывают.

— А разве есть вторая половина?

— Человеку свойственно ошибаться… — старик поднял палец в прорванной перчатке, — а глупцу свойственно настаивать на своей ошибке. Разве не великолепно? Впрочем, не только глупцу, упрямцу тоже… Нет, нет! — хохотнул Евгений Ильич. — Не про вас, милый Виктор, что вы! Я сейчас от прокурора. Представляете, ведь он так и не хочет изменить меру пресечения для Андрея! Хоть теперь и мне, и ему, и вам ясно, что держать мальчика в тюрьме нет никакой надобности.

— Всякие формальности… — пробормотал я, считая себя не в праве отрекаться сейчас от Вадима и одновременно чувствуя всю неуклюжесть своей попытки выгородить его.

— Возможно, возможно, — не стал спорить старый адвокат. — Так или иначе все уладится в ближайшие дни.

Поклонился и пошел своей дорогой, так и не застегнув шубы, которая, чем больше он отдалялся от меня, принимала все более шикарный вид — плешины и потертости издалека неразличимы…

Аделаида, вопреки ожиданию, не проявила ко мне неприязни. Правда, она приказала обождать, но, во-первых, довольно сносным тоном, а во-вторых, не в коридоре, как прежде, а здесь, в ее комнате, и даже сама пододвинула стул.

Пока я раздумывал, чем вызвана такая терпимость после моего сегодняшнего провала, не женской ли жалостью, что было бы уж совсем обидно, отворилась дверь и от прокурора вышел посетитель с роскошной черной бородой — она так и просилась: дерни, проверь, вдруг приклеена. Я, не мешкая, тут же проскочил в кабинет — Аделаида и моргнуть не успела.

Вадим тоже не зарычал при виде меня, спросил довольно мирно:

— Арсеньева видел?

— Вот только сейчас, на улице.

— О Смагине говорил?

— Говорил. По-моему, надо выпустить.

У него сердито сверкнули глаза:

— А по-моему, надо еще подержать.

Я снял крышку с чернильницы на его письменном приборе, стукнул ею легонько о массивную мраморную доску; крышка мелодично звякнула.

— Престиж прокурора?

Не стоило, конечно, начинать с этого; я ведь пришел к нему не ссориться, а просить.

Вадим взял крышку из моих рук, положил аккуратно на место.

— Никто меня еще не убедил в невиновности Смагина. Остается напильник и многое другое. Хотя вы, уважаемый товарищ из угрозыска, напортачили основательнейшим образом; тут Арсеньев прав.

И неожиданно сменил тон:

— А все-таки могучий старик, черт его побери! Ну и дал нам с тобой жару… У тебя был видок — боже мой!

— У тебя тоже не лучше.

— «Я беру всю вину на себя!»— Вадим уже смеялся. — Посадить тебя вместо Смагина, что ли?… Знаешь, я думал — он просто так, дилетант.

— Смагин? — зачем-то состроил я олуховатого.

— При чем тут Смагин! Арсеньев, конечно!… Оказывается, юридический кончал в Петербургском, еще в девятьсот девятом. Марка!

— Так он же историк.

— И исторический тоже, только позднее. И вообще, занятный старикан, я не знал. Надо будет приблизить.

— Возьмешь к себе в прокуратуру?

Вадим вытаращил глаза:

— Такую развалину? Видел, как он держится за сердце? Да и не пойдет. У него идея-фикс. «Когда говорят пушки, тогда закон молчит». Вот он и вступается за обиженных… Нет, я говорю, к себе приблизить, домой пригласить. Ирина у меня тоже историк, педагогический кончала, правда, давно уже дома сидит, девчонки все время болеют, то одна, то другая. Пусть позабавится.

Мне стало почему-то неприятно при мысли, как его Ирина, которую я представлял себе рыхлой и близорукой, с рыбьими глазами, в очках, будет «забавляться» Арсеньевым.

— Слушай, Вадим, — спешно переменил я тему раз говора, — верни мне дело Смагина.

— Дудки!

— Прошу тебя, — оседлав строптивость, я смиренно опустил глаза.

— Да оно уже у моего следователя. Благодарности он тебе, конечно, не объявит, не жди.

— Вадим… — Я не знал, какие найти аргументы, чтобы его убедить. — Понимаешь, мне просто необходимо.

— Престиж оперативника? — вернул он мне должок.

Я не стал спорить:

— Пусть так!

Вадим оказался великодушней, чем я ожидал. Сказал без всяких дальнейших подтруниваний:

— Бери, черт с тобой, я дам команду. Но предупреждаю: капитала ты на нем не наживешь. Повозишься с месяц и сдашь в нераскрытые. Знаю я такие путаные дела — хуже нет, чем затаенная месть. Сплошная патология, пониманию нормального человека просто недоступно; надо быть таким же маньяком… Аделаида Ивановна!

Та вынырнула мгновенно, как пробка из воды, и встала на свое постоянное место, точно посреди дорожки, ни на сантиметр ближе или дальше.

— Сенькина сюда! — И повернулся ко мне: — Вот теперь он, пожалуй, объявит тебе благодарность…

В столовой сегодня, впервые за сколько-то там месяцев, давали коммерческое пиво, и прилавок трещал от энергичного напора женщин с кастрюлями и ведрами. Зинаида Григорьевна, как обычно, берегла для меня место. И не только для меня — Дине тоже; та унеслась домой за посудой.

— Вы разве пиво не пьете? — удивилась Зинаида Григорьевна, заметив, что я не порываюсь к прилавку. — Идите, вам должны отпустить без очереди.

— А, хлебать кислую водицу… Вот товарищ мой, — я оглянулся в поисках Арвида; нет, его не было, он обычно обедал позднее меня. — Надо ему позвонить, а то еще прозевает.

— Говорят, много привезли, чуть ли не четыре бочки… А он что, очень любит пиво?

— Латыши все любят.

— Так он латыш? — заинтересовалась Зинаида Григорьевна. — Из Латвии?

— А где еще латыши?

— Ну как же… Вон у меня до войны подруга была, Ирма, так она себя называла латышкой московского розлива: родилась и выросла в Москве.

Я рассмеялся.

— Нет, он латыш самого что ни на есть латвийского розлива.

Подбежала запыхавшаяся Дина с мятым бидоном.

— Что? Пиво латвийское?

— Вот она всегда так, — пожаловалась на подругу Зинаида Григорьевна. — Услышит звон…

— А что?

Дина, глядя на наши веселые лица, непонимающе хлопала глазами.

— Мы не про пиво, а про моего приятеля, — сжалившись, пояснил я. — Он из Латвии. Из… — Я назвал город на реке Даугаве, неподалеку от прежней советской границы.

— Правда? — Дина обрадованно всплеснула руками. — Значит, они с Зиночкой земляки. Может, даже были там знакомы, а? Вот бы здорово!

Я удивился.

— Вы разве тоже из Латвии? — спросил у Зинаиды Григорьевны.

— Дина вам наговорит, слушайте больше! — усмехнулась она. — Просто жила там с мужем перед войной некоторое время — он ведь у меня кадровый военный, а так я с Курщины.

— Нет, давайте все-таки познакомим их! — загорелась Дина. — Встреча двух земляков из Прибалтики в далеком русском городе — так интересно, так интересно!… Ой!… — спохватилась она. — Очередь пропущу!