Лев Квин - ...Начинают и проигрывают

Изосимов попал на передовую в период затишья, когда шла ленивая пулеметная перестрелка и покряхтывали нечастые мины; не было подходящего случая проявить себя в ту или другую сторону.

А в атаке он так и не побывал — за день до начала наступления вонзился в плечо осколок случайного снаряда.

Острая боль, испуг, а затем радостнее чувство избавления от опасности. Ранение не тяжелое, кость хоть и задета, но не сильно. И никаких тебе наступлений, никаких атак, никаких взрывов, случайных и не случайных, — впереди тихие блаженные госпитальные дни.

А из дней, как известно, складываются недели, из недель — месяцы. Возвращение на фронт представлялось делом очень отдаленного будущего. Может быть, лечение окажется затяжным. Может быть, на худой конец, удастся пристроиться в тылу; есть ведь такие ловкачи, чем он хуже? А может быть, к тому времени кончится война — не продолжаться же ей вечно.

Поначалу все слагалось отлично. Изосимоза привезли в энский госпиталь, неподалеку от его родного города — подумаешь, несколько сот километров; иных забрасывает на самый Байкал, а то и дальше. Жена нашла общий язык со своим директором, приспособилась навещать частенько, выполняя попутно всякие деликатные поручения начальства. Приезжала она не с пустыми руками; мастер на хлебозаводе в военное время — сила! Рана тоже не подводила: с одной стороны, заживала успешно, с другой — не слишком быстро.

Но время шло. И снова фронт, казавшийся вначале таким далеким, почти нереальным, стал угрожающе приближаться. Правда, Изосимов знал кое-какие примитивные способы, оттягивавшие сроки полного выздоровления, но злоупотреблять ими не следовало: его лечил опытный врач.

Пользуясь щедрыми дарами заботливой супруги, Изосимов стал завязывать полезные знакомства. Да вот не все получалось так, как надо! Подружился с веселой медсестричкой Руфой Богатовой — и напрасно: ее по дисциплинарным причинам отставили от секретарствования в медицинской комиссии, определявшей судьбы раненых. Начал прилаживаться к временно заменившему ее мужчине, и тоже только зря время потерял: тот оказался непьющим, некурящим, неприступным, как железобетонный дот.

И вот настал день, которого Изосимов опасался. Вместе с другими выздоравливающими он предстал перед медицинской комиссией. Не помогли жалобы на продолжающиеся боли в плече, на быструю утомляемость, на общую слабость. Врачи признали его годным к несению воинской службы в строевых частях. Единственное, чего он все-таки добился, пустив в ход все, вплоть до скупых мужских слез, был месячный отпуск для завершения курса лечения в домашних условиях.

И на том спасибо! Небось там, в своем городе, ему, раненому фронтовику, удастся что-нибудь сообразить.

Через день Изосимов, уже в полной форме, с тощим рюкзаком за плечами, явился в канцелярию госпиталя за бумагами. Расписался в получении, откозырял и зашагал в сторону вокзала. Отойдя от госпиталя, развернул проходное свидетельство, выписку из истории болезни — и глаза выпучил: «Признан негодным к несению воинской обязанности с исключением с учета». И ранение совсем другое указано: не в плечо, а в легкие.

Кто-то, оформляя бумаги, ошибся — неслыханная удача!

Одного опасался Изосимов: явится в свой военкомат по месту жительства, а там уже знают — хватились в госпитале, сообщили.

Нет, не хватились! Нет, не сообщили!…

В военкомате с Изосимовым долго разговаривать не стали: выписали «белый билет» и отпустили с богом на четыре стороны. Все счеты с армией, с фронтом кончены раз и навсегда!

Устроился шофером на химический комбинат, стал работать. Дом — полная чаша, машина тоже приработки дает. Жить можно, пусть где-то и идет война.

Но вот однажды…

Нет, ничего особенного не случилось. Просто увидел случайно, выезжая из ворот комбината, лаборанта из госпиталя — вежливый такой, услужливый, раненым, которые сами карандаша не держали, письма домой писал.

Лаборант тоже узнал Изосимова, замахал, улыбаясь, руками: остановите!

Изосимов затормозил, выбрался из кабины. Постояли, потолковали: как жизнь, то да се. Потом вдруг лаборант возьми да спроси:

— А как вы в гражданке очутились, Володя? Вас ведь комиссия назначила после отпуска в часть?

Изосимов оторопел от неожиданности. Полез торопливо в карман за своим «белым билетом», стал убеждать, что, как домой приехал, заболел сильно. Туберкулез, открытая форма. Вот его и освободили.

Тот не поверил:

— Здесь же указана совсем другая статья!… Слушайте, а вы не подделали? Не бойтесь, я не выдам, но это же страшная штука. Знаете, что могут дать?

И тут Изосимов, облившись от страха п о том, посчитал, что лучше сказать правду. Да, так случилось. Но не его ведь ошибка — чужая. Да и не читал он бумаги, не знает, что в них было: не ему предназначены, военкомату. Вот он туда, не читая, и сдал. А что «белый билет», — откуда ему знать? Раз дали, значит, наверно, так и надо.

Лаборант от души посмеялся:

— Думаете, военный трибунал таким сказкам поверит?… Эх, Володя, Володя, жалко мне вас! Умный парень, а сглупили. Пропадете не за грош.

— Что же делать? — вконец растерялся Изосимов.

— Выход вообще-то есть… Сейчас мне некогда, а вот после работы давайте встретимся, потолкуем, если не против?

Против? Да он как утопающий за соломинку!

Встретились вечером у Изосимова. Выпили, закусили, не касаясь того разговора: Изосимов сам не решался начать, и гость почему-то не заикался. И лишь уходя, уже во дворе, сказал негромко, положив Изосимову по-дружески руку на плечо:

— Симпатичны вы мне, Володя; так и быть — помогу.

— Как? — пролепетал Изосимов, судорожно расстегивая пуговицы на гимнастерке — на дворе холодно, а ему нечем дышать.

— Заменю листы в книге протоколов медкомиссии. Тогда с какой стороны ни возьмут — все у вас чисто.

— А сможете?

— Раз говорю… — Пояснил: — Секретаря наделю назад оперировали — прободение язвы желудка. Я сейчас за него.

— И… сколько?

Изосимов затаил дыхание; сейчас гость за услугу заломит такую деньгу, что все нажитое придется спустить, да еще и дом продать.

— А просто в доброе отношение вы не верите? — негромко рассмеялся гость, и у Изосимова отлегло от души. — Ну хорошо, чтобы вам не оставаться у меня в вечном долгу, достаньте несколько шашек из двенадцатого цеха.

Изосимова снова в жар бросило, подозрение нехорошее возникло:

— Зачем?

— Говорят, ими здорово рыбу глушить…

И он поверил. Потому что хотел поверить. Потому что никак нельзя было терять расположения гостя. Потому что это показалось ничтожно малой платой за избавление от удушливого страха.

«Да ладно! — уговаривал он себя, вертясь позднее без сна на мягкой постели. — Какая там военная тайна — полгорода знает, что производит двенадцатый цех. А рыбу ими и в самом деле получше глушить, чем гранатой».